Что было на веку... Странички воспоминаний

Встретившись со мной на похоронах поэта Сергея Орлова, кото­рому было чуть больше пятидесяти, Алексей Александрович с не­ожиданной горячностью посетовал на то, что смерть забирает сов­сем не тех, кому давно бы пора.

Ему оставалось прожить еще семь лет...

Не думаю, чтобы Сурков с особой тщательностью формировал состав редколлегии журнала. Кого-то ему явно навязывали свыше, был и просто элемент случайности.

Так, отделом очерка, а заодно и информации ведала наредкость бесцветная особа, то ли жена, то ли уже вдова какого-то генерала Ма́рина, что особенно дико выглядело, потому что под ее началом был энергичный и умный Яков Моисеевич Гик (в действительности и ведший отдел информации), он же был редактором нашей доволь­но зубастой стенгазеты «Калыбок», самим своим названием напоми­навшей о вечно сопровождавших журнал ляпсусах.

Другая «сиятельная» дама была еще похлеще. Наиболее яркой де­талью биографии Екатерины Николаевной Логиновой, возглавляв­шей отдел искусств, было участие делегаткой на III съезде комсомо­ла, где с известной речью выступил Ленин. Увы, Екатерина Нико­лаевна не вняла его призыву «учиться, учиться и учиться!» и была столь же малограмотна, сколь агрессивна и претенциозна. Помню, как, отстаивая статью, которой никак не удавалось пробиться в но­мер, она кокетливо воскликнула:

— Над этим материалом навис какой-то злой рок, какой-то анфан терибль!

Знавшие, что в действительности означает сие французское выра­жение, перемигнулись.

Изворачиваясь в случае допущенной ошибки, Екатерина Нико­лаевна беззастенчиво лгала, сваливала вину на других. В случае же чужих промахов первая ополчалась на проштрафившегося (так, не­сколько лет спустя она рьяно изобличала меня за публикацию по­ложительной рецензии Сергея Львова на роман Василия Гроссмана «За правое дело», попавший под ураганный огонь официозной кри­тики). Раз, слушая ее оправдания, что она не нашла в энциклопедии фамилии композитора Гулак-Артемовского, который в «огоньковской» статье был окрещен Булаком, член редколлегии по разделу ли­тературы Б.Н. Полевой философически «подумал вслух»: «Ну, если на «Б» искать, то и не найдешь...».

Сам же Борис Николаевич после «Повести о настоящем челове­ке» был в апогее славы, входил, как и Сурков, в руководящие органы Союза писателей и столь же редко бывал в редакции, полагаясь на опыт заведующего отделом Ступникера и его сотрудника, занимав­шегося поэзией, уже упомянутого выше Кудрейко, которого Сурков знал еще с довоенных лет.

Кудрейко был тот самый, чью фамилию издевательски «просла­вил» Маяковский в своей последней поэме («...кудреватые Митрейки, мудреватые Кудрейки»). Строки эти изрядно напортили скром­ному и добродушному Алексею Алексеевичу. Даже в «мои» време­на кто-нибудь из отвергнутых им графоманов мог злобно «пульнуть» напоследок, уже из дверей их со Ступникером кабинета: не зря, мол, Маяковский вас...

Сурков же не только ценил его за крайнюю добросовестность, но и в какой-то степени сочувствовал пострадавшему от лихого наскока и надолго замолчавшему поэту.

Только в самом конце жизни Кудрейко вновь стал писать и печа­таться — может быть, и потому, что после какой-то нескладной и дол­гой семейной жизни (он ютился в перенаселенной квартире в Малом Каковинском переулке, попрекаемый домашними) пережил увлече­ние новой сотрудницей редакции и рискнул начать все заново.

Александр Максимович Ступникер в 20-30-е годы работал в бо­лее крупных, нежели «Огонек», журналах, например в «Красной Нови», и у него сохранились многие прочные связи с писателями — не только деловые, но и дружеские. Славин был для него Левушкой, Яшин, стихи которого он в войну отметил одобрительной рецензи­ей, — Сашей, и т. д., и т. п.

Это был умный, начитанный, едко-скептический человек, имев­ший большой авторитет в редакции, но никогда не использовавший это кому-нибудь во вред, хотя и способный весьма зло «огрызнуть­ся» когда задевали интересы его отдела. Жизнь, видимо, крепко пот­репала его и научила не лезть на рожон, не ввязываться в борьбу, ежели она прямо тебя не касается.

Забегая вперед, скажу, что когда в 1955 году новый главный ре­дактор журнала А.В. Софронов устроил на редколлегии «проработ­ку» и моего отдела, и меня лично как критика (включая статьи, опуб­ликованные совсем в других органах печати), Ступникера как-то «не оказалось» на заседании (как он мне потом объяснял, он ушел сразу же после рассмотрения другого вопроса, а про этот не знал). Вполне возможно, что он был в щекотливом положении: вступаться за меня ему, еврею сугубо пенсионного возраста, было небезопасно. «Заслу­женный отдых» мог бы весьма угрожающе приблизиться.

Несколько лет спустя Александр Максимович все же оказался на пенсии и доживал век в новом отдаленном районе и в весьма стес­ненных обстоятельствах. Вдова Кудрейко Л.И. Шестакова жалова­лась мне на полную непрактичность его милой, красивой и больной жены и говорила, что Ступникер вынужден распродавать свою хоро­шую библиотеку.