Что было – то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь

Моя учеба шла к концу. Появившиеся перед выпуском кадровики внесли в наши «сплоченные ряды» тихий переполох. Особенно волновались москвичи, работавшие до академии в центральных управлениях: а вдруг, упаси бог, пошлют на периферию? У меня проблема предстоящего назначения вызывала только любопытство, поскольку готов был ехать в любое место. Но когда был назван тот гарнизон, в котором я был еще в недавнее время снят с должности командира полка, что-то противно дрогнуло во мне, жаркой волной плеснуло в голову, и, чтоб не выдать своего состояния, торопливо и резко произнес: «Согласен». Уж не знаю, были ли припасены для меня другие варианты, но этот, первый, я схватил как новый вызов судьбы.

Уже давно в том гарнизоне исчез расформированным мой родной фронтовой полк, чуть подрос и изменил свой облик авиагородок, прорезалась и вышла к шоссейным магистралям мощеная дорога, но все так же вся округа утопала в чудовищной грязи, а к ночи дома и улицы погружались во мрак, из которого не в состоянии был вытащить их уже терявший последние силы все тот же старый дизелек.

Зато аэродром – как чудо: три с половиной километра стометровой ширины толстенного железобетона, рулежки, стоянки, аэродромные постройки, трехэтажный КДП. Суперпорт! Дивизией межконтинентальных турбовинтовых и дальних реактивных бомбардировщиков командовал Александр Игнатьевич Молодчий. Я знал его давно, еще в летной школе, которую мы вместе окончили, да и позже виделись, оказавшись в соседних полках одной бригады, но он меня не помнил. Видимо, разным был круг наших летных знакомств. Да и я, пожалуй, не задержал бы его в памяти, если б не гремела на всю страну стремительная слава этого отважного и прекрасного летчика, дважды Героя, протянувшаяся с военных лет на все последующие годы. Он собирался в Академию Генштаба но, слава богу, был еще здесь и помог мне с максимально возможной интенсивностью, не теряя времени, освоить во всех условиях погоды днем и ночью не только с командирских, но и с инструкторских кресел оба принципиально новых, до той поры незнакомых мне самолета.

Да, может, и не это было главным.

В те переломные годы, что провел я за школьным столом, предаваясь наукам, многое изменилось не только в характере вооружения дальнебомбардировочной авиации, но и в содержании боевой готовности, в особенностях применения оружия да и в принципах летного обучения.

Та машина, что покрупнее, «Ту-95», хоть и всем была хороша, все-таки ей еще не мешало полетать, не отрываясь слишком далеко от своих аэродромов, но Александр Игнатьевич потянул ее, ведя за собой самых крепких спутников, на север, в высокие широты Арктики, на полюс и крайние восточные меридианы. В таких полетах лучше всего выявлялись выносливость и надежность всего организма машины, каждой ее клетки. Да и не экзотика полярных просторов торопила туда беспокойную командирскую душу – дивизия становилась на боевое дежурство, а главным ее оперативным направлением был север, путь через полюс.

Перед отъездом в академию, как и предписывал приказ, Молодчий сдал дивизию мне. Нужно было вести дело дальше. На таких кораблях это была пока единственная дивизия, и опыт тут накапливался с нуля. Ядро руководящего летного состава сколотилось крепким.

Предстояло подтянуть остальных и выходить на оперативную арену уже не одиночными экипажами, а в боевых порядках полков, и все туда же – на полюс, за полюс, вдоль побережий, окаймлявших материки обоих полушарий, отрабатывать маневры, взаимодействие с ПВО, морским флотом и боевое применение в удаленных районах. Все это закладывалось в планы боевой и оперативной подготовки, но было интересным, даже захватывающим и само по себе.

С легким сердцем летать бы на этих прекрасных машинах, не знавших границ просторам своего полета, если бы не этот чертов быт, одна мысль о котором мраком обволакивала сознание и душу, как только шасси касались бетона. Очень трудную ношу вынес на своих плечах Молодчий, комплектуя дивизию в ходе стройки аэродрома, но и мне досталось лиха невпроворот. Среди всех задач и планов, что шли к нам сверху, «презренный» быт и сбоку притороченная к нему культура в больших делах всегда занимали последнее место. Приоритеты при строительстве аэродромов выдерживались все на тех же давно устоявшихся принципах: сначала – взлетно-посадочная полоса с ее минимальными атрибутами, затем – посадка полка, а то и дивизии, и доклад «наверх» о готовности к выполнению боевых задач. А уж там дома, дороги, магазины, школы, клубы – это все потом, врастяжку на многие изнуряющие годы. Мы этот «передовой опыт» навязывали даже «братьям по оружию» из европейских соцстран, но те, к нашему удивлению, никак не могли взять в толк его «достоинства» и все, «несмышленые», делали у себя дома наоборот: строили дороги, дома, подводили свет и воду и уж потом выкладывали аэродром и сажали самолеты.