Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— А Иван, видать, опять дурить стал. Из туалета вышла, — Клавдия Васильевна чуть покраснела, — услышала вроде бы стон.

— Ну? — удивился Федор Иванович. — Она же…

— Пятый месяц пошел, — подхватила Клавдия Васильевна. — К ноябрьским должна родить. Изуродует бабу вместе с дитем, — сердито закончила она.

— Наше дело — сторона, — пробасил Федор Иванович. — Пускай сами разбираются.

— У-у! — Клавдия Васильевна погрозила мужу кулаком. И добавила: — Пойду послушаю, что там.

— Вот какая петрушка, — проговорил Федор Иванович, когда жена вышла: — Вот какая петрушка, — повторил он и посмотрел на меня.

«Молчать неприлично», — подумал я и спросил.

— Сегодня опять на работу?

— Сегодня воскресенье. — Федор Иванович оживился. — Сегодня у меня халтура — подрядился стены в соседнем доме красить.

— Значит, все равно весь день работать придется? — посочувствовал я.

— Зачем весь день? — возразил Федор Иванович. — К четырем часам управлюсь. А потом на именины. Нас на именины пригласили.

— Подарок надо, — сказал я.

— Само собой. — Федор Иванович кивнул. — Пол-литра купили и коробку конфет.

Выпить Федор Иванович любил. Пьяный, он медленно шел по коридору, неся перед собой станок. Его сильно шатало, он наваливался плечом то на одну, то на другую стенку. Клавдия Васильевна, отбирала у мужа станок, волоком тянула в комнату.

— Осторожно, мать, не поломай, — бормотал Федор Иванович…

— …Именины хорошо, — сказал Федор Иванович. — Холодец должен быть, домашняя колбаса и, как водится, винегрет.

Вошла Клавдия Васильевна.

— Тихо у них.

— Померещилось тебе, — подхватил Федор Иванович. — Чумной он, что ли, в таком положении женщину трогать?

— А сам каким был? — спросила жена.

Федор Иванович покосился на меня.

— Собирайся, — поторопила его Клавдия Васильевна. — Тебе во сколько велено быть?

— В шесть, — сказал Федор Иванович.

— А сейчас половина. Пока то да се, как раз срок подоспеет.

— Вот покурю только. — Федор Иванович достал пачку «Беломора».

Пристроившись на табуретке, он стал дымить, стряхивая пепел в раковину.

11

Расправившись с кашей, я лег вздремнуть. Сон не приходил. Из дяди Ваниной комнаты доносились веселые голоса. Было слышно, как Вера звякает посудой, как проносится, будто ветер, по коридору. Я старался ни о чем не думать, но память все время подсовывала то, о чем не хотелось вспоминать. И я вдруг понял, что так, наверное, будет всю жизнь, потому что войну не выбросишь из головы. И еще: не хотелось думать о Лиде, а она все время вставала перед глазами. Я ругал себя за то, что надерзил ей.

В дверь постучали.

— Да, да, — сказал я. — Войдите.

Вошла Вера, оживленная, сияющая, в нарядном платье.

— Пойдем к нам, — сказала она. — Я собрала на скорую руку, две бутылки вина достала.

— Спасибо.

— Пойдем! Ваня обидится, если не придешь.

Перед глазами снова встала Лида, и я сказал:

— Только ненадолго.

— Чего так?

— Свидание у меня. Через полтора часа.

— Успеешь. — Вера улыбнулась. — Выпьешь три рюмки — хорошо будет. Это свиданию не помешает, даже наоборот.

Когда я оправил гимнастерку, она спросила:

— С кем у тебя свидание, если не секрет?

— Секрет, Вера.

— Не с Лидой?

— Нет.

— Вот и хорошо!

— Что хорошо?

— Что не с ней.

— Почему?

Вера помолчала.

— Не пара она тебе. Ты простая душа, а она всюду выгоду ищет. Не уживетесь вы, если поженитесь.

Мне стало горько. Хоть так крути, хоть этак, а Лида не выходит из памяти. Многолетнюю дружбу не перечеркнешь одним махом, не выбросишь, как ненужную тряпку.

— А с Галей у тебя что? — продолжала допытываться Вера. — Выглянула в окно, — сидите под березками, как голубки воркуете. — Она помолчала. — Вот кто женой хорошей будет. Лида на манекен в витрине похожа, а Галя — огонь.

Я вспомнил, как плясала Галка, и мысленно согласился с Верой.

Она улыбнулась:

— На свадьбу пригласить не забудь, если что.

Дядя Ваня сидел на почетном месте, красный и потный от волнения. Справа от него примостилась на краешке табуретки Клавдия Васильевна. На столе возвышались две бутылки, окруженные нехитрой закуской: тонко нарезанным хлебом, вареной картошкой, уложенной колечком колбасой.

Дядя Ваня привстал, молча стиснул мне руку. Его сын, довольно посапывая, перебирал на полу пустые гильзы. Они были опаленными, потускневшими. Казалось, гильзы пахнут войной.

— Расселся, — сказала Вера, обходя сына. — А на носу что? Прямо срам! Дай-ка вытру. — Вытирая сыну нос, она добавила, повернувшись к мужу: — А Елизавета Григорьевна, Вань, не пошла. Я к ней по-хорошему, а она — фырк, фырк.

— Пускай! — Дядя Ваня махнул рукой. — В ножки кланяться не будем. — Он посмотрел на меня и добавил: — Нам в мире и согласии жить надо. Кто старое помянет, тому глаз вон. Правильно я говорю?

— Правильно, Вань, — Вера кивнула.

— Правильно, — подтвердил я.

Мы помолчали.

— Витьку позвать надо, — сказал дядя Ваня. — Он нашего поля ягода — солдат.

— Ходила, — возразила Вера. — Нет его. Сестра сказала — он в коммерческий магазин пошел.

— Зачем?

— Должно, за водкой. — Вера вздохнула и добавила: — Выпивает он.

— А я отвык. — Дядя Ваня рассмеялся. — Раньше любил это дело, а теперь все одно — есть вино или нет.