Что бывало

Верхом трусости, настоящим воплощением трусости оказывается тот капитан из рассказа «Мария» и «Мэри», который в угоду своему пустому тщеславию губит украинский парусник, губит ни в чем не повинных рыбаков и потом поспешно перекрашивает пароход, чтобы скрыть преступление. Разумеется, этот негодяй — барин с ног до головы, с ног до головы лощеный щеголь: он курит дорогой, душистый табак, он сидит за полированным столиком, он записывает свои дорожные впечатления — кичливые, хвастливые — в кожаный альбом. А как бегают у него глаза, как трясутся руки, когда преступление выходит наружу!

Формула у Житкова получается такая: человек наживы обычно бывает трусом, а трус обычно становится подлецом, предателем. Механик Салерно стал преступником, принял на пароход бочки с бертолетовой солью потому, что ему захотелось нажиться, а чуть не погубил пароход, предал пассажиров и команду потому, что струсил, побоялся вовремя рассказать все капитану. Виновником гибели судна — и первым, кто поддается панике, — в рассказе «Шквал» оказывается грек-хозяин, задумавший нажиться на перевозке черепицы. Ему набавили пятак на тысячу — он и взялся везти: «продаешь нас за пятак», — говорит матрос Ковалев. Тот капитан из рассказа «Волы», который погубил и волов и судно, тоже гнался за наживой (копейки свои выгоняет!» — кричит о нем старший помощник в минуту опасности), — разумеется, и он тоже оказывается трусом. А кто оказывается доносчиком, предателем в рассказе «Вата»? Вот арестовывают двух кочегаров, вот таможенный досмотрщик, по прозванию «скорпион», что ни рейс, неизменно обнаруживает на пароходе революционную литературу, куда ни прячут ее матросы. Значит, среди моряков завелся предатель. «Ясно, что глаза скорпионовы с нами плавают, кто-то смотрит, слушает и заваливает публику». Кто же это? Маленькой, еле приметной черточкой характеризует Житков матроса Зуева, который на поверку оказывается доносчиком. Ему посвящены всего три строчки: «Он все папиросы набивал. Сядет с гильзами и штрикает, как машина. Загонял потом их тут же промеж своих, кто прокурится». Мелкая, кажется, черточка, а она существенна. Ничего мы не знаем о Зуеве, только одно: товарищей папиросами он угощает не даром, а за деньги ; он человек наживы, хоть и мелкой, копеечной, а все же наживы. И именно он оказывается предателем. И трусом.

Настоящую гадливость, омерзение испытывает Житков к спекулянтам, денежным тузам, торговцам чужой жизнью — омерзение и ненависть. Недаром Житков сам был участником революции, сам был мастером всякого дела, к которому прикасались его руки. Все его симпатии были на стороне его постоянных товарищей — людей „труда, вся ненависть оборачивалась против угнетателей…

Вот богач англичанин из рассказа «Урок географии»; его везет запряженный в колясочку черный человек, сингалец (или, как их называли раньше, синга-лез), и с ненавистью живописует Житков насильника, колонизатора: «Туша этакая, и морда, как бифштекс. Развалился, как под ним эта колясочка не лопнет» ; вот продажный капитан из рассказа «Погибель»: «…толстенький человек, ядовитый, грязненький. Глазки навыкате. Он ими вовсе не глядел в лицо.» У продажных людей — ни совести, ни чести, одна только жажда наживы: капитан и помощник из «Погибели» нарочно устроили кораблекрушение, чуть не утопили команду, оклеветали, посадили в тюрьму непокорных — все ради денег. Разумеется, оба они — жалкие трусы. Судя по тому, что англичанин из «Урока географии» — насильник и богач, можно предположить, что, если бы Житкову довелось устроить ему экзамен «на храбрость», он, согласно житковской формуле, оказался бы на поверку не только негодяем, но и трусом…

Преемственность труда поколений

«Это вот у них извозчики. — рикши. Они ко мне приставали, чтобы повезти. Да не могу я на людях ездить», — пишет Житков в «Уроке географии» далее.