Что бывало

Ну конечно, ездить на людях он не мог — он сам, Борис Степанович Житков, и тот герой, от чьего лица он писал все свои книги. Ездить на человеке — самая мысль об этом для Житкова кощунство. Всю жизнь он был горячо влюблен в человека труда, следом этой влюбленности явились все его книги. Житков не описывает трудового человека — он делает больше: перевоплощается в него, глядит на мир его глазами и ведет рассказ его голосом, употребляя его слова, его интонации. «Вату» рассказывает нам молодой матрос, связанный с революционным подпольем, «Компас» — тоже; «Дяденьку» рассказывает парнишка-рабочий с судостроительного завода; «Метель» — парнишка-крестьянин; «Джарылгач» — паренек из гавани. Естественно, что для этого рассказчика, от чьего имени ведет свое повествование Житков, для рабочего паренька баре — люди ненавистные, чужие, а плотники, матросы, кочегары — свои. С какой злой насмешкой отзывается этот рассказчик о губернаторе, о городском голове, о разряженных дамах, собравшихся в 1907 году в Думе «хоронить революцию» (рассказ «С новым годом!»), или о барской сытой толпе, бессмысленно топчущейся на пристани и тупо глазеющей на спасение утопающего, вместо того, чтобы помочь («Утопленник»). Зато люди труда ему, этому рассказчику, братья. Он с уважением и нежностьюговорит о них самих, о плодах их работы, об их искусстве. Сколько умений описано в книге Житкова! Труд плотников, водолазов, пожарных. Труд моряков, мастерство циркового артиста. Труд изобретателя. Труд клепальщика на заводе. Искусство тореадора. «Он был в синей куртке, — рассказывает Житков о тореадоре, который после одной неудачи вынужден был стать матросом, — в парусиновых портках, весь измазан ржавчиной, но так бойко вскакивал на ноги и в такие позиции становился, что я забыл, в чем он одет. Казалось, все блестит на нем».

Для Житкова весь человек блестит, когда он работает красиво, мастерски.

Вот замечательный мастер, создатель рыбачьей лодки, шаланды: «Он и разу-то одного зря не ударит, и все без поправки. Отпилил, обрезал, ткнул на место — и как прилипло. Гвоздь ли вбить — одним ударом… Доску только в руку взял — он уж ей цену знает… Обогнул, обвел по борту, и туго, пружинисто легла доска. Растет шаланда и вот стала вся белая, стройная. Как говорит, как живая». В этой стройности, в этом «как говорит» слышится восхищение Житкова мастером и его мастерством.

С глубоким знанием дела, с увлечением восхищается Житков морскими судами. О фелюге он писал, как о волшебном, как о прекрасном существе: «Скрипка — не фелюга: гнутая, стройная, натяни только струны — запоет». Ему ли было не знать, сколько мудрого и вдохновенного труда вложено людьми в создание судна! Еще юношей он вместе с приятелем сам, своими руками, выстроил яхту «Секрет» — чудо быстроты, белизны и воздушности, — сам выходил на ней в открытое море. «Секрет» разбило штормом на Тендровой Косе, Житков еле спасся — и до самой смерти не мог простить себе гибели «Секрета». Он изобразил любимую утраченную яхту в одном из своих рассказов под именем яхты «Мираж» — не изобразил, а воспел:

«Мираж» стоял, строго вытянувшись обтянутым обводом борта, с тонкими, как струны, снастями; казалось, будто он подавался вперед, будто, стоя на якоре, шел.

Ничто не блестело. Ни одного человека на палубе. Это никого, как видно, не удивляло: казалось, такой пойдет без людей. Я не мог отвести глаз; он был без парусов, но он стоя шел. Я все смотрел на эти текучие обводы корпуса, плавные и стремительные. Только жаркой, упорной любовью можно было создать такое существо: оно стояло на воде, как в воздухе».

«Жаркой, упорной любовью» создают люди в произведениях Житкова лодки и пароходы, электростанции, паровозы и книги. Житков умеет ценить и труд гениального мастера, и вдохновенный труд коллектива, и преемственный труд поколений. Кроме рассказов им написано множество очерков и научно-художественных книг по истории техники: о радио, об электричестве, о литографии, о телеграфе, о первой советской электростанции — Волховстрое. С увлечением читают ребята «Телеграмму» и «Гривенник», «Каменную печать», «Про эту книгу» и «Реку в упряжке». Именно с увлечением, как полный событий рассказ. Перипетии научной и технической мысли — провалы и удачи на пути исследований — вот о чем рассказывают технические и научные книги Житкова. И, переходя от рассказа о буре на море к рассказу об изобретении литографии или телеграфа, Житков нисколько не становился ни скучнее, ни суше. Он и здесь оставался все тем же Житковым, непринужденно беседующим с читателем. Заговорив о технике, он не карабкался на кафедру, не сыпал учеными ссылками и справками, а говорил с читателем как товарищ с товарищем: «Чего, казалось бы, проще?» Или: «Гляди, электричество в хорошую копеечку может влететь».