Что движет Россией

«Дело в том, — пишет господин Булгаков[78] в номере Russian Review за ноябрь 1912 года, — что образованное и особенно полуобразованное русское общество в лице своих типичных представителей почти без исключения безбожно, или, говоря точнее, равнодушно к религии. Крайне поверхностный религиозный индифферентизм, находящий наиболее естественное выражение в атеизме, встречается у русской интеллигенции повсеместно, во всех ее кругах. Различные политические течения и партии в среде интеллигенции ведут горячие споры о всяческих догмах социологического и политического катехизиса, но они не обсуждают существование или несуществование Бога или те либо иные религиозные верования. Здесь нет никаких вопросов, ибо считается очевидным, что образованный человек разговоров о религии вести не может, поскольку религия несовместима с просвещенностью». Далее он отмечает, что еще в юном возрасте «интеллигент» усваивает догму, будто наука раз и навсегда покончила с религией, и в большинстве случаев он всю свою жизнь не пытается ее пересмотреть. «В отношении религии русская интеллигенция проявляет своего рода умственную неполноценность: в среднем она стоит не выше, а ниже религиозных идей, ибо никогда по-настоящему их не прочувствовала».

А раз так, продолжают критики интеллигенции, то из-за «этой безрелигиозности она обречена оставаться оторванной от народа, ибо если она расходится с народом в том, что для народа наиболее свято, как она может сблизиться с ним в чем-либо еще?»

В этой критике и этих упреках нет ничего нового: в прошлом то же самое отмечали почти все, кто наблюдал за русской жизнью извне. Новизна заключается в источнике критики — она звучит изнутри, из рядов самой интеллигенции, и это означает, что в некоторых кругах созрела реакция — а точнее, бунт против этого преобладающего материализма и поверхностного индифферентизма.

Эти вопросы чрезвычайно интересуют русского читателя. Английскому же читателю, вероятно, не имеющему ни малейшего представления о характере обычного русского интеллигента, они, пожалуй, менее интересны.

Опять же, эти критики, которые пишут для русской аудитории или для англичан, более или менее знакомых с жизнью России, не обязаны оговаривать свои суждения упоминаниями о благородных качествах и заслугах интеллигенции, поскольку они знают: читатели о них хорошо осведомлены и изначально их учитывают.

Но поскольку английскому читателю черты интеллигентов — как хорошие, так и дурные — неизвестны, пространные рассуждения об их недостатках, адресованные тем, кто ничего не знает ни об общей атмосфере, ни об основных качествах этих людей, могут создать о них неверное представление.

Во-первых, интеллигенты — это русские. Данный факт, как это ни странно, их оппоненты упускают из вида, говоря об интеллигентах так, будто те слеплены из совсем другого теста, чем остальной русский народ. И если это происходит в отношении интеллигенции, то еще в большей степени относится к чиновничеству. Писатели, особенно англичане, говорят о российских чиновниках так, будто они тоже сделаны из другого материала — словно это особая раса, не имеющая ничего общего с русским народом. Но это не так! Интеллигенты и чиновники — русские, и, будучи русскими, обладают определенными качествами и определенными изъянами, которые, вероятно, свойственны всей этой нации, представляют собой естественное следствие русского темперамента. Чем они отличаются от классов, стоящих выше и ниже их, — так это образованием, а точнее, тем воздействием, что образование на них оказало. Болезнь одна и та же — различие в том, как она переносится.

Они необычайно образованны — неизмеримо, несравнимо образованнее среднего англичанина. Порой они даже слишком образованны. Русский ум легко усваивает знания, очень быстро все схватывает: это чуткий, восприимчивый, гибкий, живой ум. У людей по природе вдумчивых, усердных и серьезных такие качества, конечно, порождают широкую и глубокую культурность. Но в том, что касается полуобразованных людей, — тех, кто быстро, но поверхностно впитал идеи, витающие в воздухе по всей Европе, — результатом становится абсолютная незрелость, незрелость в самой перезрелости, нечто пустое, разбавленное, неглубокое.

Несмотря на это, если взять типичного русского из образованного среднего класса, он очень хорошо образован — настолько лучше, чем средний образованный англичанин, что даже сравнивать глупо. Скорее с ним в этом плане можно сравнить среднего шотландца или среднего немца — только русский обладает более живым, подвижным умом. При этом он больше, чем средний француз, интересуется тем, что происходит «за стенами» его собственной страны.

Если взять среднего русского школьника тринадцати лет и поместить его в английскую школу, задания, которые даются нашему среднему тринадцатилетнему ученику, покажутся ему не только легкими, а просто детской забавой.