Что движет солнце и светила (сборник)

Леха наругает меня за грязь на ботинках. И за пиво тоже, наверное, наругает. «Вот, — скажет, — малохольный, невозможный ты человек, ничего тебе доверять нельзя!» А я не виноват, что пиво было только в таких баночках. И не малохольный я!

Всё понимаю, и чем вы с Ольгой занимаетесь — тоже знаю: ты, Леша, диспетчер на телефоне фирмы интимуслуг, а ты, Ольга, — то ли бухгалтер, то ли менеджер, а может, просто сводница — ещё не вполне понял, но ты не последний, в общем, человек, если тебе доверили наличность этого вертепа. Ты её в доллары переводишь, эти зелёные бумажки — пачки, пачки! — лежат на антресоли книжного шкафа, там, где ты хранишь толстые журналы за последние пять лет, и ведь читала же когда — то «Новый мир», и «Неву», и даже «Иностранную литературу»! Никакой «домушник» или рэкетир в них копаться не станет. Расчёт у тебя верный!

Но что вам за радость в этих зелёных бумажках? Радость — это… вы не поймёте, конечно… это встреча со своим досветовым «Я», с собой истинным, с тем, что есть Свет, не тот, который вокруг нас, а тот, вокруг которого — мы, а он в нас — всегда. Не поняла? Ну и не надо…

Эй, девочка, постой! Что ты показываешь своей подружке в этой коробочке? Извини, что молчу, я не говорю словами, они — ложь, но ты этого ещё не понимаешь. Посмотри в мои глаза: они — моя речь. Слышишь? О, не пугайся! Неправда, что я — маньяк, просто: я — другой. Что ты там спрятала? Не бойся, не отберу! А, вот оно что! В этом спичечном коробке ты держишь невзрачную серую козявку. Люди называют её светлячком. Ты поймала его вчера вечером? Он нёс в себе яркую искорку, она то вспыхивала, то гасла — этот свет и манил, и завораживал, таинственный, как волшебная сказка. Но светлячок стремился к лампе. Она горела на подоконнике, не так ли? И ты его поймала…

Нет, не понимаю, что такого я сделал. Почему эти люди называют меня сумасшедшим и грозятся сдать в милицию? Я ничего плохого не сделал, я просто говорил с этой девочкой и, если честно, хотел её убедить отпустить светлячка на волю. Он — живой, в нём — свет, но эта искорка погаснет, если тельце этого невзрачного существа держать в тесной, душной коробочке. Разве вы не понимаете: в нем — свет!

А, вы давно этого не понимаете, потому что кожа ваших тел давно стала прочной, надёжной коробочкой, и та искорка Света, что в вас была, — душа, душа ей имя! — истлела, превратилась в кучку мелкого, невзрачного пепла, лёгкого, как дорожная пыль.

Постойте! Не сбивайте меня со счёта! Две тысячи двадцать три!

А во мне эта искорка разгорается всё ярче… Вы это уже видите? О, сколько ужаса в ваших глазах! Не бойтесь, ничего с вами не случится: этот огонь, этот свет, лёгкий, как дуновенье полуденного ветерка, не перекинется в ваши тела, внутри которых — мерзкая, полупереваренная еда, болотная жидкость, клубки микроскопических тварей, пучки болячек, и на этой свалке может тлеть лишь чадный дымокур…

Да, я — Огненная Рыба, и вы не можете не почувствовать, как моё дыханье пронизывает вас насквозь. И это только начало. Скоро вы ощутите каждый мой атом — я пройду и через вас, и сквозь эти дома, и деревья, и горы, и сквозь само Солнце, и всё дальше, дальше — в бескрайнее море Вселенной, и вы тоже, если пожелаете, пройдёте сквозь меня, и сольётесь со мной, друг с другом со всем миром, все мы — одно целое: стая, которая несётся в потоке Пространства и Времени…

Какая духота! Вон старушка, та, что тащила за собой сумку на колёсиках, остановилась и ловит воздух открытым ртом. Как маленькая рыбка, выброшенная крутой волной на песок. Ну что ты, что ты, бабуля? Неужели я тебя и вправду напугал? Да нет, я не дьявол, я и мухи не обижу. Это разгорается во мне искра. А ты думаешь, что кто-то облил убого бензином и бросил спичку? Видишь, я смеюсь, мне — хорошо. Нет, мне не больно, ни капельки… Ну зачем, бабуля, кричать и звать на помощь? Я спешу, пропустите меня!

* * *

— Кайф-ф-ф-фу-у-у! — блаженно выдохнул Лёша, обессиленно рухнув на палас.

— Слабак, — сказала Зинаида. — И эгоист! Только о себе думал. Я рассчитывала на большее…

— Почему слабак? — обиделась Ольга. — Это продолжалось двадцать минут. Мало?

— Если мало — повторим, — отозвался Леша и, перевернувшись на спину, хлопнул себя по животу: Садись, Зина!

Они не услышали, как Рыба открыл дверь своим ключом, осторожно, на цыпочках, зашёл на кухню и поставил банки с пивом в холодильник.

— Три тысячи шестьсот одиннадцать, — сокрушенно прошептал он и покачал головой: Ай-яй, нехорошо-то как: опоздал!