Что движет солнце и светила (сборник)

Больше ни о чем он меня не расспрашивал. Мы ведь были с ним откровенны. Я знал про него всё, самое-самое тайное, чего ужасно стесняются и о чём, наверное, даже отцу не скажут, тем более — просто приятелю.

И вот я сижу у Зои Ивановны, и пью кофе, и говорю ей всякие любезности, и рассказываю анекдоты, и — о, ужас! — читаю свои любимые стихи:

— О, незабвенный миг! То было только раз:
Ты на руку мою своей рукой учтивой
Вдруг так доверчиво, так нежно оперлась,
Надолго озарив мой сумрак сиротливый…

И вдруг Зоя подхватила:

— Вдруг близость странная меж нами расцвела,
Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете…

— О! — удивился я. — Ты же училась в медицинском университете. Там филологию вроде бы не преподают…

— Один человек открыл мне Бодлера, — засмеялась она. — Хороших поэтов изучают не только филфаках…

Нa наш разговор вышла из своей комнаты Анна Павловна, мать Зои. Покинув торжество часа два назад, она, верно, заснула, и теперь, прищурившись на свет, с удивлением оглядывала комнату: а где же остальные? Зоя сообщила, что ушли, уже поздно и, откинув с окна занавеску, вдруг воскликнула:

— Ой, какая луна! И снежок серебрится. Так красиво! Мам, мы, пожалуй, немножко подышим свежим воздухом, а? А тут пока проветрится. Накурили девки, ужас!

— Идите, — сказала Анна Павловна, — только ключ возьми. А то я звонка не слышу. Пищит, как комар.

И мы гуляли по заснеженному селу, волшебно освещённому янтарной луной, и смеялись, и в снежки играли, и, поскользнувшись, падали нечаянно в сугробы (но это «нечаянно» что-то слишком часто повторялось!), и барахтались в них как малые дети.

— Я замёрзла, — вдруг сказала Зоя. — Хочу погреться.

— Так пошли обратно…

— Ко мне? А не лучше ли к тебе? И дом твой вот он, рядом…

В комнате, которую мне выделили как квартиру для молодого специалиста, было не убрано, и я покраснел, представив разбросанные одеяла-подушки и, главное, рубашку, которую сушил на роскошной люстре, оставшейся от прежнего хозяина. К тому же, кажется, и со стола не убрал — крошки, сковородка с недоеденной яичницей, банка тушенки, из которой торчит ложка, измазанная жиром, брр!

— Да не стесняйся ты! — угадала ход моих мыслей Зоя. — Помогу прибраться. Знаю я эти холостяцкие углы…

Рубашку с люстры я снял, и быстро заварил чай, и мы его пили с шоколадными конфетами, которые мне выдали на работе как подарок к Новому году. Но Зоя никак не согревалась, и я взял её ладони, и растирал их, дышал на кончики пальцев, такие тонкие и ужасно милые, что захотелось их поцеловать. Что я и сделал, пугаясь вдруг навалившей на меня глухой, какой-то нутряной истомы, и в тот же миг понял: всё, перейдена черта, за которой — другие отношения, иной отсчёт времени и ход событий.

Эти мысли лихорадочно прокручивались в мозгу, который вдруг включил сигнал «стоп!» — Зоя была для меня запретной женщиной: у нее муж, она чужая жена… И далёкий супруг, и строгая профессия врача, и мать, оставшаяся дома, — всё создавало табу, я не должен был ничего такого делать. Но остановиться уже не мог, и чашка, неловко задетая локтем, упала на пол, звонко разбилась, и чёрт с ней!

Я старался быть горячее, чем на самом деле, — Зоя отвечала мне, и я просто не имел права быть пассивнее. Но эта внезапность ее чувств вызвала во мне смятение, и всё из-за этих моих дурацких, старомодных убеждений: я считал, что любовь вызревает долго, и без ухаживаний, свиданий, букетов, молчаливого обожания, бессонных переживаний никак не обойтись. А тут сразу шквал, ураган, электрический разряд, удар в сердце! Я не был готов к этому; и потому, когда свет уже был погашен, а одежда в лихорадке разбросана и тело прильнуло к телу, от перенапряжение что-то во мне отключилось.

Этот непредсказуемый мой «мальчик», каких-то полчаса назад взвившийся стрелой от одного только Зоиного предложения пойти ко мне, решил, видно, отдохнуть. Как будто вовсе и не он, подлый, мешал мне идти, и я смущался, и мысленно заклинал его опуститься. Ну, что подумает обо мне добропорядочная женщина, когда я сброшу с себя шубу, и она увидит вздыбленные брюки в районе ширинки? «Мальчик» внял моим мольбам, но, мелкий мститель, объявил забастовку.

Зоя, кажется, это поняла, и удивила меня тем, что попыталась помочь, легонько поглаживая то, что упрямо не хотело превращаться в копье любви. Она скользила головой по моей груди всё ниже, ниже, и от её волос шёл слабый ток, и я вздрагивал, но ничего, ничего, ничего не получалось.

— Бывает, — шепнула Зоя. — Ты просто устал, я понимаю, — и взглянув на часы, холодно заметила, прикусив нижнюю тубу: Уже поздно. Мне пора. Позвони мне, ладно?

Весь следующий день я был сам не свой, и всё мне казалось не так и не эдак, и на работе сослуживцы заметили наконец: «Да что с тобой? Случилось что-то? Письмо из дома плохое получил?»