Что движет солнце и светила (сборник)

Так-так, что же делать? Может, пойти Е гостиницу — там, говорят, установили таксофон. Но, опять-таки, администратор Лида Румянцева или, того хуже, баба Вера-уборщица обязательно подслушают и, уж будьте уверены, сделают такие выводы, что лучше их обеих сразу застрелить.

И тут я вспомнил, что, уходя с работы, не закрыл форточку. Чтобы попасть в контору, всего-то и делов: залезть на завалинку и проскользнуть в широкую — медведь пролезет! — форточку. Я, конечно, так и поступил.

К телефону долго никто не подходил. Наконец, я услышал голос Зоиной мамы:

— У телефона!

Звучало это как-то по-старинному нелепо, и я всякий раз сдерживался, чтобы не прыснуть в трубку.

— Добрый вечер! Нельзя ли услышать Зою Ивановну?

Носовой платок, положенный на трубку, наверное, действительно изменил голос, потому что меня спросили:

— А кто это?

— Пациент!

— Что-то не пойму, кто это. Серёжа, это вы?

— Пациент.

— Больных она принимает в поликлинике.

— Но у меня сердце болит сейчас. Понимаете?

— Нет, не понимаю. «Неотложку» вызывайте! Зои Ивановны нет дома…

Так! Всё понятно! Ах ты, чёрт!

Окно Володи Писаренко не светилось. Чёрная яма. Тишина. Впрочем, нет, где-то поёт Эдит Пиаф. Какой-то шорох, вскрик… Нет, бред, галлюцинация. Это всего лишь скрипнул под ногами снег, и ветер ударил сосульки. Никого у Володи нет. А вдруг? О-о-о-о! Я стукнул в раму и отпрянул к стене, краем глаза пытаясь увидеть, отдёрнется ли штора. Никакого движения! И ещё раз стукнул, и ещё. Даже если бы Володя был дома, пусть и не один, он, как человек любопытный, обязательно посмотрел бы, кого это принесла нелегкая средь ночи.

Тёмный провал окна. Колючий силуэт алоэ. Никакого движения.

Я замёрз до того сильно, что меня начало тошнить от холодного, острого воздуха.

Дома кое-как согрелся. Вскипятил чайник, заварил горсть каких-то сухих листьев напополам с корешками шиповника — эту смесь мне Зоя Ивановна дала. Сказала, что тут, на Севере дальнем, новичкам нужно принимать адаптогены, чтобы побыстрее привыкнуть к его климату.

И когда, разморенный теплом и чаем, я заснул, а может, и не заснул, не знаю, но было мне видение: Зоя целуется с Володей, вот так и так, и так как со мной!

Я тут же вскочил, заметался по комнате, схватился за какую-то книгу — оказалось, «Манон Леско» aббата Прево. Изящный томик тут же был обронён, и снова я заварил чай, и вперился в темень за окном, и думал о Зoe, и мысли, одна нелепей другой, будоражили меня до самого утра…

— Ты ревнуешь? Я знаю! — с торжеством сказала Зоя, когда я спросил её, где она была вчера вечером. Она пришла ко мне как ни в чём не бывало, розовощёкая от мороза и свежая.

— И зря ты потревожил маму. Она уже спала. А тут звонок: пациент, сердце, что за чушь! Ничего лучше не мог придумать?

И оправдываться пришлось мне.

— Знаешь, Сережа, ты лучше всех, — грустно оказала Зоя, и попросила у меня сигарету. — Бабы будут тебя любить. Сильно! И не потому, что ты ласковый, Сережа. А потому, что в любви думаешь не о себе, а о женщине… Молчи, молчи! Но потому и будут тебя обманывать, Серёжа…

— Почему?

— Не знаю. А впрочем, знаю! Чтобы понять: ты, как ни крути, лучше всех. А может, чтобы досадить тебе? Ты, в любви такой серьёзный, требуешь и от женщины того же. А она, допустим, не может принадлежать тебе безраздельно… Ах, нет, не так! — Зоя прикусила нижнюю губу, её глаза потемнели. — Всё не так я говорю, какие-то глупости на ум идут. А, вот! Придумала. Женщина может быть не уверена в тебе или в себе, ей другая партия нужна, или она, к примеру, уже замужем и, значит, привязывать её к себе ты просто не имеешь права…

— А если я предложу руку и сердце?

— Не захочешь, Серёжа.

И, наверное, это была правда. Я никогда не смог бы простить своей жене, что у неё до меня был кто-то, кого она любила, говорила всякие нежные слова, может быть, те же самые, какие и мне нашёптывает, весь её опыт, повадки, сущность — всё это создавал ведь не я, а тот, другой, и, целуя женщину, я целовал бы и его, научившего её, быть может, очень многому. Что-то навсегда остаётся в женщине от мужчин, которых она знала, и в мужчине всегда присутствуют все его женщины.

— Тебя послушать, так получается: ложась в постель с одним мужчиной, женщина поневоле занимается групповым сексом — и с ним, и со всеми своими бывшими любовниками, — рассмеялась Зоя. — Да ещё и его женщины при этом присутствуют. Содом и Гоморра!

— Ну, не знаю, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать, потому что мне не хотелось продолжать эту тему. — Думай, как хочешь…

— А я не думаю, я знаю, — Зоя провела указательным пальцем по моей щеке. — Если я люблю человека, то других для меня не существует. И знаешь, что самое ужасное?

Я пожал плечами, не отрывая взгляда от её вдруг потемневших глаз.

— Самое ужасное, что когда мне придётся исполнять супружеский долг, быстрая серая тень пробежала по её губам, — я обязательно вспомню тебя. И в тот момент, когда он войдет в меня до конца, я закрою глаза — и ты будешь со мной вместо него…