Что движет солнце и светила

Лариса не знала, что и делать. Она ждала и боялась возвращения Цыгана. И дело даже не в тех его шмотках, которые пришлось продать. Уж как-нибудь расквитались бы. Пугало её другое: Володя писал, что спит и видит её своей женой, и что ему очень хочется нормальной, спокойной жизни, и чтобы вокруг их дома вырос большой сад, он специально поедет в Хабаровск, в питомник имени Лукашова, наберёт там самых лучших саженцев, вот только вернётся между прочим, в самый раз: весной! — так сразу и поедет за грушами-яблонями.

— Что, досрочно освободили? — спросила Лариса. Вопрос прозвучал как-то глупо, но что поделаешь: слово — не воробей, вырвалось — не поймаешь.

— Да что ты мне допросы устраиваешь? — Володя разозлился и саданул дверь ногой. — Если меня не жалко, то хоть розы пожалей. Или ты мне не рада?

— Ты сначала всё-таки в родной дом зайди, — сказала она. — Твоя мать хворает…

— У тебя кто-то есть? — догадался Володя. — Отвечай!

— Тебе мать всё расскажет, — вздохнула Лариса. — Прошу тебя по-хорошему: иди домой.

— А что это ты меня гонишь, милая? — тихо спросил Володя, и по этому тихому, с придыханием голосу Лариса поняла: он распсиховался, и, как всякий неуравновешенный человек, может сорваться, не думая о последствиях своих действий. Она хорошо помнила эти внезапные приступы ярости и боялась их.

— Ну, что молчишь? Считаешь, что прошусь к тебе под зонтик? Да у меня ксива есть на поселуху!

Он распалялся всё больше, и Лариса, не зная, как поступить, вдруг вспомнила, что Цыган верит в приметы. Никогда, к примеру, не пойдёт дальше, если дорогу перебежит чёрная кошка или встретится баба с пустым ведром. И она сказала:

— Возвращаться надо под крышу родного дома. Есть такая примета, понял? Я очень рада, что ты вернулся, но сначала иди к матери…

Володя занервничал, завозмущался, но, скорее, уже для приличия, не желая сразу отступать.

— Ну смотри, Лара, если ты восьмёрки кружишь, я тебя замикстурю, сказал Володя. — Понимаешь, о чём базар?

— Понимаю, — ответила она. — Иди. Не томи ты меня…

Ночью выпал снег. Нежный, как гусиный пух, он скрадывал шаги, и Лариса не сразу поняла, что Цыган отошёл от двери. И только когда хлопнула калитка, она облегчённо вздохнула, и, не чуя под собой ног, прошла на кухню, упала на табурет и, загребая на груди ворот наспех накинутой шубейки, заплакала.

По утрам солнце на кухню не попадало, и всё-таки воздух в коридоре будто играл, напитываясь искорками света, долетавшими сюда из большой комнаты. Холодные и ясные ранние лучи пробивались туда через ажурные орнаменты оконной изморози. Ровно и покойно, без суматохи они ложились на давно некрашеный, белесый пол, прикрытый темно-красным паласом, липли к тусклому лаку мебели, застывали равнодушными пятнами на обоях, но мало-помалу, ближе к обеду, наполняли всё вокруг тихой, блаженной лаской. А пока Лариса никак не могла согреться и придти в себя от нежданного-негаданного визита. Очень хотелось курить, но сигареты остались в спальне, где был Александр. Она не хотела, чтобы он увидел её зареванное лицо.

Лариса и ждала, и боялась возвращения Цыгана. Этот человек мог сидеть у её ног и преданно заглядывать в глаза, а через несколько минут, напрочь забыв о всякой нежности, зло заговорить на тарабарском воровском жаргоне и дать волю самым диким инстинктам.

Володе доставляли наслаждение её слезы. Для этого он специально унижал её, а потом принимался успокаивать, обнимать и, возбуждаясь от прикосновений, её всхлипываний и нежелания мириться, вёл себя бесцеремонно и грубо. Она довольно скоро поняла, что рядом с ней совсем не друг, что у них нет ничего общего, кроме постели, да и та донельзя примитивна: Цыган думал только о своём удовольствии, не заботясь о том, чувствует ли она хоть что-нибудь. Впрочем, тем, что называют техникой секса, он владел неплохо, но Лариса, узнав много чего нового, в конце концов поняла: для Володи она была вроде испытательного полигона, не более того. И, проклиная его, она, как это ни странно, нуждалась в его умелой, гибельной плоти, а его грубое, пренебрежительное отношение, эти бесконечные маты и блатные словечки лишь обостряли то, что в минувшем веке именовали сладострастьем. В глубине души Лариса таила надежду, что Цыган не такой плохой, как кажется, и что ко всем на свете бабам он может относиться одинаково, но уж её-то, единственную и неповторимую, обязательно выделит на особицу.

Задумавшись, Лариса не услышала, как в кухню вошёл Александр. Он долго и жадно пил воду прямо из ковша.

— Кто приходил? — наконец спросил он.

— Цыган из тюрьмы вернулся, — сказала Лариса.

Александр помрачнел и весь день ходил насупленным. Его настроение совсем испортилось, когда он вышел во двор и вернулся с букетом замороженных, хрупких, как льдинки, темно-красных роз. Он молча бросил его на стол и ушёл в спальню. Лариса воткнула букет в помойное ведро и долго курила на кухне.