Вот оно. Слова, о которых я думал все это время, но не мог произнести вслух. Ни Хадсону. Ни самому себе.
— И где эта коробка сейчас?
— В мамином шкафу.
— Что думаешь с ней делать?
Ответить я не успеваю — телефон разражается трелью, и на экране высвечивается номер Дилана. Я сбрасываю вызов. Я уже видел его сегодняшний пост в инстаграме и не нуждаюсь в дополнительных напоминаниях, как хорошо у них с Самантой идут дела.
Понятия не имею, как сказать Хадсону, что хочу избавиться от коробки с его подарками. Чертова коробка. Нельзя же всю жизнь обращаться с ней как с экспонатом выставки «Бенджамин Алехо: любовные взлеты и падения».
— Не знаю.
— Если честно, я ужасно рад это слышать.
— Почему?
Телефон звонит снова. Номер незнакомый, так что этот вызов я тоже отклоняю.
— По той же причине, по которой ты не отправил коробку, — говорит Хадсон. — Надежда?
Он подается вперед, словно собираясь меня поцеловать, — но тут телефон коротко гудит, и на экране всплывает сообщение с того незнакомого номера:
Бен, это Саманта. Перезвони, пожалуйста. Дилан в больнице.
— Вот дерьмо.
Естественно, я сразу перезваниваю. Пока в трубке идут длинные гудки, я быстро ввожу Хадсона в курс дела. Он спрашивает, что стряслось с Диланом, но я могу только предполагать. Обжегся кофе? Попал в аварию? Повел себя как типичный Дилан — в районе, где лучше рта не раскрывать? Или что-нибудь еще хуже, о чем даже подумать страшно?
— Бен, — наконец отвечает Саманта.
— Что случилось? Он в порядке?
— Проблемы с сердцем, — говорит Саманта таким голосом, будто ей трудно дышать. — Пришлось вызвать скорую.
— Где он? Что за больница?
— Пресвитерианская. Его родители уже в пути. Ты приедешь?
— Конечно.
То, что ей приходится о таком спрашивать, мгновенно заставляет меня почувствовать себя худшим лучшим другом на свете.
— Буду, как только смогу, — говорю я, уже направляясь к метро. Хадсон хватает сумку и выскакивает следом. Я нажимаю отбой. — У Дилана решило подурить сердце. Поеду к нему.
И да, я уже готов рыдать, потому что гребаный мир может устроить нам самое болезненное прощание.
— Куда?
— В Пресвитерианскую.
— Доберемся за двадцать минут. Даже за десять, если поезда не будут тупить.
— Нет. Я должен поехать… — Необязательно один, потому что один я быть не хочу, но Хадсон там точно не нужен. — Все нормально. Думаю, тебе лучше остаться.
— Но он и мой друг, — напоминает Хадсон.
— А мне он брат.
И это правда. Хадсон кивает.
— Напишу, как только что-то узнаю, — обещаю я, прежде чем слиться с толпой.
С Диланом все будет в порядке. Это же Дилан. Его ничего не берет. И все-таки представлять его в больничной палате почти физически больно. Он должен знать, что я там, если…
Нет.
Все будет в порядке. Все будет в порядке.
В одной станции от больницы поезд останавливается, потому что гребаное мироздание называется гребаным не просто так. Сохранять спокойствие становится все труднее. Дилан только недавно был у врача, который подтвердил, что сердечный приступ в его случае очень маловероятен. А значит, все будет хорошо. Это же Дилан. Просто…
Надо с кем-нибудь поговорить. Мы недалеко от станции, поэтому сеть уже ловит. Я открываю переписку с Артуром.
Я нажимаю «Отправить».
И жду. Жду, ответит ли он, жду, когда тронется поезд.
Может, лучше пойти пешком. Выбраться из вагона и пойти прямо по шпалам. Буду отпугивать крыс фонариком.
Телефон вибрирует. Это Артур.
Вот дерьмо! ОК. С ним кто-то есть? Он ведь не один?
Самая пугающая мысль — что Дилан мог бы переживать все это в одиночестве, максимум с врачом или медсестрой. Слава богу, с ним сейчас близкий человек.
Нет, Саманта отвезла его в Пресвитерианскую больницу. И его родители уже в пути.
Я могу чем-то помочь? — спрашивает Артур.
Побудь на связи?
Конечно.
Пару минут мы оба молчим. Но я знаю, что, где бы Артур сейчас ни был, телефон у него в руке. Он на связи. Как и обещал.
А что случилось с Диланом? В смысле из-за чего вы поругались?
Я сказал ему, что все отношения рано или поздно заканчиваются.
Ты правда в это веришь?