Что есть истина? Праведники Льва Толстого

Помимо всего, Мережковский едва ли не единственный обращает внимание на образы «праведников»-революционеров и их связь с толстовской концепцией «нового христианства». По его мнению, Толстой указывает на Набатова и Симонсона как «христианскую соль земли», а Марья Павловна – «одна из мучениц нового “христианства”»[80]. Сам Мережковский относится к упомянутым им персонажам однозначно отрицательно: они – «автоматы и машины,… правильны, ясны, гладки, голы и бесстыдно полезны, как новейшие эдиссоновские электромоторы, телефоны, фонографы; все в них… “из каучука сделано”, “мертвечинкой припахивает”»[81].

Итак, вопрос праведничества и духовного возрождения в романе «Воскресение» до сих пор является открытым и дискуссионным. Наиболее адекватное представление о решении этого вопроса в романе может дать только нетенденциозное осмысление самого текста произведения и его сопоставление (а не противопоставление) авторской концепции.

При анализе положительных героев «Воскресения» исследователи обычно ссылаются на дневниковую запись Толстого от 5 ноября 1895 г.: «Ясно понял, отчего у меня не идет “Воскресение”. Ложно начато… Я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они – предмет, они – положительное, а то (т. е. дворянская жизнь. – А Т.) – тень, то – отрицательное» (53: 69). Действительно, роль крестьянских персонажей вообще и Катюши Масловой как человека из народа в частности в романе существенна и бесспорна. Тем не менее признание их положительными героями не позволяет говорить в то же время и об их праведности. В этом отношении в романе все гораздо сложнее.

Праведность, «воскресение» Катюши Масловой обычно связывают с ее симпатиями к революционерам и даже с присоединением к ним. Но текст романа свидетельствует об ином. Еще перед нравственным падением главной героини Толстой приводит характерное описание ее «обращения», «пробуждения» сознания к новому восприятию окружающего мира, вполне соотносимое с прежде рассматривающимися «авторскими праведниками». Речь идет о ночной сцене на платформе, когда Маслова убедилась, что Нехлюдову-соблазнителю, сидящему в теплом вагоне поезда, вовсе нет дела до ее страданий. «С этой страшной ночи она перестала верить в добро. Она прежде сама верила в добро и в то, что люди верят в него, но с этой ночи убедилась, что никто не верит в это и что все, что говорят про Бога и добро, все это делают только для того, чтобы обманывать людей (курсив мой. – А. Т.)» (32:132). Мгновенность и категоричность отказа Катюши от Бога, казалось бы, ничем не мотивированная, подобна отречению отца Сергия или Василия Андреевича Брехунова и мотивирована толстовской концепцией праведничества.

И все же нет веских оснований причислять Маслову к «авторским праведникам», ибо она отказалась не только от Бога, но и от «добра», что для Толстого не одно и то же. Мытарства Катюши выполняют в «Воскресении» функцию правды-разоблачения праздной городской (по преимуществу барской, дворянской) жизни и несправедливостей по отношению к бедным, но не правды-утверждения высшей истины, открывающей несомненные смысл и цель человеческого существования.

Совершенно справедливо мнение Мережковского о, так сказать, чисто душевной, любовной причине «воскресения» Катюши в конце романа. В тексте Толстого нет ни одной художественной детали или прямого авторского отступления, утверждающего обусловленность внутреннего возрождения Масловой революционными идеями ее нового каторжного окружения или высоким религиозным настроением. Наоборот, Толстой на протяжении последней части романа многократно подчеркивал связь изменений героини с возобновлением ее любовного чувства к Нехлюдову. Как раз этим объясняется и решение Катюши выйти замуж за Симонсона. Иными словами, Маслову необходимо признать просто положительной героиней, на стороне которой очевидные авторские симпатии, но не праведницей, выражающей художественно оформленное и закрепленное высшее, духовное жизнепонимание.

Поиски высшей правды в романе «Воскресение» связаны определенно с образом Нехлюдова. Несмотря на авторское признание, что народ – это положительное, что начинать надо с него, идейный центр правды-утверждения сосредоточен именно на князе Дмитрии Ивановиче. Не случайно в финальной части произведения, на которую у Толстого обычно падает самое сильное смысловое ударение, присутствует лишь один Нехлюдов, читающий Евангелие. Это ударение усиливается тем, что Евангелие подробно цитируется, хотя, казалось бы, почти все читатели дореволюционной России должны были знать текст Нагорной проповеди. Повторение уже всем известного текста было призвано акцентировать итоги религиозно-нравственных исканий главного героя романа. Поэтому вряд ли можно согласиться с теми отечественными исследователями, которые отодвигали описание духовных поисков Нехлюдова на второй план.