Что есть истина? Праведники Льва Толстого

Итак, тема «воскресения» в романе связана прежде всего с Дмитрием Ивановичем Нехлюдовым, в образе которого нашел воплощение тип «кающегося грешника» (или «обращающегося праведника»), являющийся наиболее частотным в творчестве Толстого 1890-х годов. Однако, как видим, в романе «Воскресение» вновь проявилось тяготение Толстого к изображению собственно авторских праведников, о чем свидетельствует образ старика-раскольника, живущего уже «как должно», а не «как есть». Этим тяготением во многом определяется характер героев толстовских произведений 1900-х годов.

Глава пятая Художественные "итоги" Толстого 1900-х годов в разработке темы праведничества

1. «Тип старика, который у меня предвосхитил Чехов» (праведники y Толстого и Чехова)

Многие исследователи творчества Толстого 1900-х годов стремились доказать, что писатель все-таки отдавал предпочтение не «идеальным» героям (то есть не праведникам, живущим «как должно»), а «реальным», «живым», героическим или хотя бы просто искренне ищущим людям типа Хаджи-Мурата или Феди Протасова. В связи с этим они неоднократно привлекали две записи Л. Н. Толстого о Чехове. Первая из них – из записной книжки от 22 апреля 1901 г.: «Видел во сне тип старика (предвосхищенного Чеховым), пьющего, ругателя, но святого. Ясно понял необходимость теней в типах» (54: 248). Вторая – дневниковая (от 7 мая 1901 г.): «Видел во сне тип старика, который у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющий и ругатель. Я в первый раз понял ту силу, какую приобретают типы от смело накладываемых теней. Сделаю это на Хажди-Мурате и Марье Дмитриевне» (54: 97).

Проблема, затронутая в приведенных высказываниях Толстого весьма значительна для понимания его собственной концепции праведничества. Не менее важно сравнение толстовской концепции праведничества с чеховской. Поэтому следует подробнее остановиться на конкретных примерах художественной разработки двумя писателями темы праведничества и рассмотреть их интерпретации отечественными литературоведами.

Наиболее распространенными вариантами ответа на вопрос, кого же из чеховских героев имел в виду Толстой, являются версия А. С. Мелковой и версия В. Я. Лакшина – Л. Д. Опульской.

Согласно первой, Толстой подразумевал образ старика-сотского Ильи Лошадина из рассказа «По делам службы»[84]. По мнению Опульской и Лакшина, Толстой указывал здесь на образ старика Костыля из повести «В овраге»[85]. Однако ни Лошадин, ни Костыль не походят под определение «пьющий и ругатель». Про Костыля в тексте повести «В овраге» прямо сказано: «Он пил мало и теперь опьянел от одной рюмки английской горькой. Эта отвратительная горькая, сделанная неизвестно из чего, одурманила всех, кто ее пил, точно ушибла» (курсив мой. – А. Г.)[86]; то есть он не был пьяницей. Поэтому мнение о чеховском типе «пьющего, ругателя, но святого» остается спорным.

Зато можно вполне определенно утверждать, что Чехов не предвосхитил этот тип у Толстого. Дело в том, что еще в 1885 г. Толстой написал для издательства «Посредник» рассказ «Два старика», где как раз представлен образ мужика, пьющего водку, нюхающего табак, но при этом наделенного лучшими добродетелями самоотверженной любви, милосердия, нестяжательности в их толстовском преломлении (то есть жизнь в бедности, помощь другим в материальной нужде – служению Богу, духовной нужде и ее удовлетворению не придается особое значение). Иными словами, в рассказе Толстого представлен праведник, воплощающий идеалы писателя, «святой».

Стоит отметить, что подобный образ праведника не является устойчивым для Толстого. Думается, нет оснований соглашаться с мнением Г. А. Бялого и Л. Д. Опульской, представляющими Митрича из «Власти тьмы» как «тоже пьющего и ругателя и тоже святого»[87]. Толстой не наделяет Митрича особыми положительными качествами, да и объективный анализ всей художественной системы рассказа не позволяет «вычислить» праведность этого персонажа. Все внимание писателя как мыслителя и художника сосредоточено на образе Акима. Именно он здесь «святой».

Таким образом, необходимо поставить вопрос, можно ли вообще рассматривать изображение «пьющего, ругателя, но святого» как метод подхода Толстого и Чехова к проблеме праведничества.