«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге

Несколько человек из любви к искусству и своим товарищам – художникам взялись передвигать картины по стране.

…Первая Передвижная выставка открылась в Петербурге в конце ноября 1871 года. Со времени подписания Устава прошел всего год. Он пролетел незаметно – слишком много было забот. «Нужны были картины. Нужны были деньги, – рассказывал Мясоедов. – Первых было мало, вторых не было совсем у Товарищества, родившегося без полушки».

Первая выставка нового общества, первый спектакль нового театра – первый результат нового содружества – это не просто премьера, удачная или неудачная, это особое, это как роды – ребенок может родиться живым или мертвым, крепким или хилым, родиться, чтобы умереть завтра или прожить сто лет.

Передвижничество рождалось для долголетия, и плод при появлении на свет был крепок. «Майская ночь» Крамского, «Дедушка русского флота» Мясоедова, «Грачи прилетели» Саврасова, «Привал охотников» и «Рыболов» Перова, «Порожняки» и «Погорелые» Прянишникова, портреты, пейзажи и в первую очередь «Петр I и Алексей» Ге, – наверно, только Московский Художественный театр сможет похвалиться таким дебютом.

День открытия был труден. Эго не просто «понравилось – не понравилось»: решалась судьба дела, судьба организации, судьба Товарищества. Ге оценивает событие со своей точки видения: «Многим стало жутко… Каждый, вероятно, чувствовал, что что-то совершается не простое, каждый чувствовал на совести: смогу ли нести. В день открытия выставки несколько членов отказались. Положение оставшихся было рискованное, но барка отошла от берега и нужно было плыть». Потом он считал монеты и бумажки в кассовом ящике. Выставка дала прибыли 2303 рубля 00 копеек. Это позволило двинуть картины по стране.

«Перов и Ге, а особенно Ге, одни суть выставка», – писал в те дни Крамской. И в следующем письме: «Ге царит решительно».

Вблизи сюжета

…Морозным январским утром 1718 года черный ладный возок переехал русскую границу и легко помчал дальше по накатанному пути. Тайный советник Петр Андреевич Толстой счастливо вздохнул и покосился на своего спутника. Всю ночь Петр Андреевич не сомкнул глаз, прислушиваясь, как спутник его, укутанный в тяжелую меховую шубу, посапывает и тонко всхлипывает во сне. Петр Андреевич вез обратно в Россию опасного беглеца – царевича Алексея Петровича, пока еще наследника престола.

От царевича несло винным перегаром. Петр Андреевич время от времени доставал из кармана флакон с душистым маслом, приоткрывал пробку, нюхал. Глаза его поблескивали морозно и радостно. Он был при дворе уже почти полвека, испытал разные превратности судьбы, умел вести рискованную игру, ни во что не верил и ничему не удивлялся. Но на сей раз и он был приятно удивлен: Петру Андреевичу не верилось, что удастся выманить царевича из-за границы. Что ж, недаром, видно, говаривал ему государь: «Голова, голова, кабы не так умна ты была, давно бы я отрубить тебя велел». Тайный советник Толстой весело поглядывал на спутника: «У этого голова, видать, не больно-то умна».

Царевич открыл глаза; сразу, спросонья, заговорил про скорое венчанье с Ефросиньюшкой, про покойную жизнь в деревеньке. Петр Андреевич согласно кивал: раз батюшка обещал, так тому и быть, – государево слово крепкое. Ему было весело.

31 января царевич прибыл в Москву. Царь его ждал.

Толстому «за показанную так великую службу не токмо мне, но паче ко всему отечеству в приведении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества» было пожаловано поместье в Переяславльском уезде.

Царевичу Алексею обещанной деревеньки не дали. Покоя тоже. Его взяли на допрос. Петр сидел, окруженный сановниками:

– Открой все, а не то и пардон в пардон не будет!

Алексей валялся у него в ногах, плакал и выдавал, выдавал. Кикина, Дубровского – всех, кто с ним шел. Но Петру мало было:

– Всех, всех открой. Тогда окажу тебе милость!