«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге

– А что ж! – тотчас запальчиво вскинулся Николай Николаевич. – Я пасеку люблю, пчелок люблю, мед, вообще сладкое люблю. Вот поедете к нам другой раз, Лев Николаевич, привезите мне ваших тульских пряников.

Лев Николаевич кивнул. Он думал: почему человеку, который решил жить добром и любовью, в целом легче с чужими людьми, чем в собственных четырех стенах.

Николай Николаевич позвал гостя смотреть мастерскую.

– Темнеет, – сказал Лев Николаевич. – Хорошо ли сейчас смотреть картины?

– Картины всегда хорошо смотреть. Я часто сижу по вечерам в мастерской и наблюдаю, как изменяются картины по мере наступления темноты. Многое видится иначе. Очень интересно. Ночью тоже иногда захожу, со свечой.

Лев Николаевич встал из-за стола:

– Пошли…

Николай Николаевич отворил дверь в мастерскую, пропустил гостя вперед.

– «Христа в Гефсиманском саду» вашего знаю и люблю, – сказал Лев Николаевич, – вот «Вестников воскресения» не пришлось видеть. Задорная вещь.

– А это, – Николай Николаевич показал рукой – изруганное «Милосердие».

Лев Николаевич подошел, постоял – руки привычно на поясе.

– Вы слишком стараетесь уговорить всех, что Христос здесь, с нами. Хорошо, чтобы зритель поглядел и сам это понял. Не знаю также, нужна ли обыденность обстановки. Мне ваше «Милосердие» напомнило картину одного француза – Христос изображен у него босым, бедным священником среди детей… А это что?

Лев Николаевич, склонив голову к плечу, разглядывал стоящую на мольберте картину.

– Не разберу. Она у вас боком, что ли?

– Это не настоящее. Завтра начну снова. Теперь пойдемте к сыну Колечке. Он, бедный, больной, в постели, – только и мечтает увидеть и услышать дорогого Льва Николаевича.

Пропуская гостя вперед, Николай Николаевич признался:

– Я, когда начинаю картину, боюсь – вдруг помру, не успею свое сказать. Все и пойдет прахом.

Лев Николаевич ожег его взглядом, засмеялся:

– А я так жалею, что не идет все прахом; это б лучше было.

Утром, после кофе, Толстой взял посошок, отправился пешком в недальнее местечко Ивангород. Там три часа просидел в амбулатории, среди больных баб и мужиков, расспрашивал их про жизнь, про болезни. Отвечали ему доверчиво, это радовало его. В конце приема Толстой подошел к врачу, назвал себя. Врач счастливо пожал ему руку, ужаснулся, что сразу не признал его в толпе больных, но Лев Николаевич был как раз этому очень рад.

Врачом в Ивангороде был Ковальский – близкий знакомый Николая Николаевича и Анны Петровны, который пользовал все семейство Ге. Он в эти дни часто бывал в Плисках: Николай Николаевич младший лежал больной – у него сильно распухла нога, началось воспаление. Наверно, доктору Ковальскому говорили, что со дня на день ждут Толстого. Возможно, доктор знал, что Толстой приехал: когда кто-нибудь в доме болел, Анна Петровна без конца посылала Ковальскому записки.

Доктор показал Толстому больницу, Лев Николаевич сказал, что больница ему понравилась и очень понравилось обращение с больными. Они расстались довольные друг другом.

Лев Николаевич возвращался в Плиски и думал, что это очень хорошо, что он приехал погостить к Ге: 1884 год был для Толстого невыносимо тяжел – семейный разлад, вражда, непонимание. Все то, что для Софьи Андреевны, для детей составляло радость – благополучные экзамены, успех в свете, хорошая обстановка, дорогие покупки, – все это он считал несчастьем и злом. Они не желали прислушаться к тому, ч т о он говорит; их раздражало, что он это говорит. Он рад был стать добрым и жить по-ихнему, но это значило отречься от истины – они, ближние, первые бы злорадствовали, узнав об отречении. Он доказывал им счастье простой жизни и простого труда – они смотрели на него едва не как на юродивого. Он ушел от них – и не смог уйти: роды Софьи Андреевны принудили его вернуться…

Толстой шел из Ивангорода в Плиски по мягкой, пыльной дороге. Солнце пекло ему плечи. Встречные ему кланялись, и он снимал шапку в ответ. Он радовался, что о своем разладе, который так мучил его, вспоминает теперь, на пыльной степной дороге, без злобы и раздражения, что он спокоен и умиротворен, словно расстояние, как и время, помогало забывать.

Он припомнил, как кипятился вчера вечером Ге:

– Для меня любимое дело – сложить печь. Я иду – кладу мужику печь. А вот она знает, что я печи класть не должен.

И он в сердцах назвал свою Анечку «прокурором».

Лев Николаевич сказал:

– Про то, как я шью сапоги, тоже рассказывают анекдоты.

Анна Петровна сказала очень уверенно:

– Каждый человек должен заниматься своим делом.

Лев Николаевич улыбнулся уверенности Анны Петровны: она говорила, как тот Хозяин, который, единственный, знает, зачем каждый человек живет на земле.

Толстой опять подумал, что у нравственного человека семейные отношения сложны, а у безнравственного все гладко.

Лев Николаевич прожил в Плисках три дня. Каждое утро он уходил в Ивангород, заглядывал в окрестные села.