Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)

Один, лежавший пластом на кровати, капитан-пехотинец, с выстриженной под гребенку круглой головой и закинутыми над головой руками, особенно заинтересовал меня. Он сильно кашлял, и лицо его часто подергивалось нервной гримасой. Пo временам он стонал, и, оттопыривая верхнюю губу, с щетинистыми, рыжеватыми усами, как-то свистяще фыркал.

Я предложил ему, как и остальным, стаканчик, имевшейся у нас в запасе, мадеры, и мы разговорились. На мой вопрос: здоров ли он, он ответил сперва только отрывисто: "будешь с этими чертями здоров, как же!", но потом, мало-помалу, успокоился и поведал о себе:

Долгое время он бессменно просидел в окопах, участвовал в боях у Молодечно и "ничего, даже поцарапан не был, а Владимира с мечами заслужил". Но, вот, вздумалось начальству послать его "на отдых" в Москву, семейство повидать, а кстати, попутно и служебное поручение исполнить: вести обратно на фронт партию изловленных беглых с фронта дезертиров, которых набрали с добрую роту.

- Измучился я с ними каторжниками, вот как! - фигурально пояснял капитан, проведя пальцем по горлу. - Их каналий в Сибирь в пору, да пороть и пороть ... А тут нянчайся, на фронт их доставляй. А на что они здесь? Паршивая овца все стадо испортить может! Расстрелять их только впору ... Намучился я с ними, здоровье потерял, а семи человек все-таки не досчитался ...

Получайте! Под суд за них проклятых еще угодишь! А что поделать, когда на всю партию шесть человек конвоя отпущено. Их пулеметами в спину гнать бы надо, а, что я поделаю с своим револьвером. Нет хуже вести этих чертей железной дорогой. На ночь вагоны запирал, а что толку, окна без решеток. Да и через отхожую дыру должно быть пролезли: одну совсем развороченную нашли... Получайте, радуйтесь, составляйте ведомость о недостающих!.. Под суд, так под суд!..

И злосчастный капитан, стремительно откинувшись навзничь, снова закинул руки за голову и верхняя его губа снова стала оттопыриваться от свистящего не то кашля, не то фырканья.

Другой очень молодой сапер, только что выпущенный из училища, в великолепно-лакированных высоких сапогах, которыми видимо все еще любовался, говоривший с финским акцентом, в противоположность взъерошенному капитану, был одет во все новое с иголочки и казался довольным и судьбою и самим собою.

Над ним добродушно подтрунивал его сосед по кровати, артиллеристский капитан, командированный куда-то в тыл для приемки снарядов.

- Вы бы завтра переоделись в старенькое... Да старенького-то у вас пойди ничего не найдется. . . Ведь завтра же, с места пошлют окопы рыть, да колючку навязывать ... Лакировочка то мигом сойдет, а только, - ох, как жалко! сапожки важнейшие, чай 60, а то и все 70, серебренников в экономке плачены.

Двое остальных были прапорщики, из призванных. Они выглядели мрачно и возмущались тем, что комендант держит их "в этой дыре" уже третий день, лошадей не дает и толком не знает где та "часть", в которую их надо доставить. Никто из этих офицеров, к моему удивлению, на комендантскую елку приглашен не был. Один из них, когда зашел об этом разговор, заметил: "с нами тут не церемонятся. Только разные "уполномоченные" и "чины тыла" у них в фаворе, всегда первые гости!..

Другой к этому добавил: "и правильно! От них и угощенье и веселье... А с нашего брата какой им толк, возня одна. Мало ли тут нас перебывает!"

В это время елочный пир у коменданта был еще в полном разгаре. То и дело до нас доносились то пение, то взрывы дружного хохота.

На новом месте спится плохо. Я слышал, как поздновато вернулся Максим Григорьевич на покой. Заметив, что я еще не сплю, он тихонько добрался до меня, присел на мою постель и добродушно-оживленным шепотом объявил, что на утро нам будет отличная тройка "уполномоченного ближайшего земского питательного пункта".

Я пошутил: "должно быть "чухонцем" очень угодили?" - Да, посмеялись таки... и вам уважение пожелали оказать. Уполномоченный то, оказалось, присяжный поверенный, тамбовский... Он пришел позднее, очень жалел, что вас уже не застал. Говорить знает вас... В Тамбове в суде выступали?..

Я закивал головой, желая этим сказать: в каком только суде я не выступал!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

К утру все заспались, так как часов около двух ночи вспыхнуло огромное зарево пожара и, через все наши пять окон, совершенно осветило комнату. Едва уснув, пришлось вскочить.

Молодой сапер долго, спросонья, натягивал на ноги свои лакированные сапоги, и пошел "на пожар". Горел неподалеку, у опушки леса, какой-то "вещевой склад". Часам к четырем только, когда склад благополучно сгорел до основания, все опять угомонились.

Когда я, наконец, проснулся, мой "адъютанта" тотчас же доложил, что все обстоит благополучно: Андрей с подарками двинулся уже вперед, со своим караваном, а для нас готова тройка "уполномоченного".

Комендантша прислала нам горячего кофе со сливками, с калачом и маслом. Офицеры сами заваривали себе жидкий чай в металлическом чайнике, и пили его с сахаром "в прикуску". Мне стыдно было нашего роскошества и мы старались угостить "господ офицеров" всем, что у нас было при себе.