Что гложет Гилберта Грейпа?

— Гилберт, я тут предложение получил — подхалтурить на водной ловушке. — Отрывает клок сахарной ваты и протягивает мне.

— Спасибо, не хочу.

— А у меня аккурат сегодня плавки под джинсами. Как по заказу, прикинь? И еще знаешь что? В этом году там микрофон есть, чтобы над людишками прикалываться. Аттракцион такой: кидаешь бейсбольный мяч, и если попадешь в красный диск на стенде, Такер провалится в бак с водой. На, держи. — Насильно всучив мне сахарную вату, он чуть ли не вприпрыжку бежит в сторону своего бака.

А я поворачиваюсь к карусельщику и продолжаю:

— Мой брат без памяти полюбил эту белую лошадь.

— Но по правилам…

— Весь год он дожидался этого дня. По большому счету ничего другого ему ждать не приходится.

Арни ездит по кругу, строчит из воображаемого пулемета и выкрикивает:

— Ты убит, Гилберт. Ты убит!

— Приглядись к нему, — говорю; карусельщик приглядывается. — Голова у него необычной формы, тебе видно? — (Он кивает.) — Мой брат был… ну… таким же смышленым, как ты… таким же сообразительным, вплоть до минувшего лета, когда его сбросила лошадь… и несколько раз лягнула копытом в голову… причем белая лошадь… и с тех пор у него… мм… деформирована голова. То, что мой брат катается на твоей карусели, — это его победа над собственным страхом. И ты, сам того не подозревая, сделал ему огромный подарок. Ты подарил ему волю к жизни. Желание восстановиться. Идти дальше.

Протягиваю этому парняге сахарную вату, но он мотает головой — как видно, понял, что она ему в горло не полезет.

— Но сейчас мы сгоним его с этой лошадки, дабы восстановить справедливость по отношению к детишкам… которые вот-вот сюда потянутся. По отношению к ним иное было бы несправедливо, но разве сама жизнь справедлива? Как только аттракцион остановится, я уведу отсюда своего брата. Не волнуйся.

— Ох ты, как же так, — теряется карусельщик. — Нет, не делай этого. Как же так. Господи, да его бесплатно катать надо.

— Но это будет несправедливо…

— Справедливо, несправедливо — забей, — говорит он. — Понимаешь меня? Этот парень, братишка твой… ох ты боже мой. Пусть бесплатно катается. Я так решил. И только на белой лошади. Сколько захочет. — Парняга утирает глаза и берет себя в руки.

Мы смотрим, как Арни заходит на следующий круг и дубасит лошадку, чтобы скакала быстрее.

— Позволь представиться: Гилберт Грейп, а это, — говорю, — мой брат Арни.

— А меня зовут Лесли, — говорит карусельщик и собирается идти в будку — дергать за рычаг, чтобы остановить аттракцион.

— Вот, держи, — протягиваю ему сахарную вату.

— Нет, нам не положено, — отказывается Лесли.

— Очень прошу. Не обижай меня.

Взял.

Через семь бесплатных заездов подхожу к Арни:

— Эй, братишка, ты, как я посмотрю, умаялся тут круги нарезать.

— Не-а.

— Даже у меня голова кружится на тебя смотреть. Пора дух перевести, согласен?

— Не-а.

— Пойдем с тобой полетаем. В воздух поднимемся.

— Не-а.

Пытаюсь сдернуть его с лошади, но он вцепился — и ни в какую. Лесли некоторое время за нами понаблюдал и спрашивает:

— В чем, собственно, загвоздка?

— Мне, — говорю, — нужно передохнуть от этого мельтешения. Нужно в воздух подняться. Воспарить над землей. Понимаешь меня?

— Еще как.

— Вот в этом, собственно, и загвоздка.

— Слышь, есть у меня одна идея! — выкрикивает Лесли, проверяя билет у какого-то мальчонки. — Я за ним пригляжу. Он со мной не пропадет.

Поднимаю вверх два больших пальца и спускаюсь с карусельного помоста — как раз начинается новый заезд. Моего ухода наш дебил не замечает. Глоток свободы, говорю я себе.

Пробираюсь среди аттракционов: тут и «Ракушки», и «Спрут», и всякие подвижные игры, и шатер для бинго. Кругом почти сплошь знакомые лица. Мне говорят «Привет», я отвечаю «Привет». А вот и бак-ловушка, где нынче Такер подхалтурить решил — цепляет прохожих. Пока еще в сухой одежке сидит, но не потому, что мяч бросают одни мазилы, а потому, что никто возле него не задерживается. При виде меня он заводит: «ГИЛЛЛЛБЕЕЕРРРТ ГРРР…» — но я ускоряюсь — только меня и видели.

Подхожу к будочке кассы, отсчитываю ровно семьдесят пять центов за билет. Разворачиваюсь — и вижу пышный начес, который полностью загораживает мне обзор. Скольжу глазами вниз. Бородавка со вчерашнего дня увеличилась; говорю:

— Здравствуйте, Мелани.

— Ты меня избегаешь, да?

— Нет, что вы. Как можно?

— Ты смотрел на меня с карусели.

— Разве?

— Да-да. Я тебе помахала — неужели ты не видел? Как я жестами звала тебя спуститься?

Я, очевидно, принял ее голову за облако сахарной ваты.

— Нет, я не заметил.

— Ну не знаю, ты смотрел на меня в упор. Как я вижу, на солнышке успел поджариться. Совестно, небось, что вчера не явился в приемные часы?

— А почему мне должно быть совестно?

— Как почему?! Пропустить назначенную встречу — это детский сад и хамство. Не перезвонил. Даже не извинился.

— Извините, пожалуйста.

— Я тут ни при чем. Ты не со мной договаривался.

Со вздохом хватаюсь за голову. У меня сейчас одно желание — прокатиться на колесе обозрения. Пусть какая-нибудь сила — любая — унесет меня вверх. Чтобы я воспарил.

— Ты собираешься перезаписаться на прием? Гилберт?

— Да. Прямо на завтра.