Что гложет Гилберта Грейпа?

Миссис Брейнер давным-давно ушла на пенсию. Жила поблизости от центральной площади, мы там сталкивались, считай, каждый день, и она ко мне с улыбочкой: небось думала, я забыл, как она меня в школе гнобила. Клянусь, эта карга лыбилась постоянно. Как-то раз закупилась она в магазине, идет к дверям — а у нее пакет с продуктами лопнул. Консервированные персики, фруктовый коктейль — все банки на пол посыпались и ей голые стопы поранили. Мы с боссом своими глазами видели. По щекам слезы катятся — и улыбка от уха до уха. Я, конечно, банки ей перепаковал, но она остановиться не может: лыбится и слезы льет, а у самой пальцы ног в крови.

Говорят, когда нашли ее на крыльце, она руками горло сжимала, шея вся была расцарапана, губы в трещинах, а под ногтями следы кожи, до мяса содранной. Неужели и тогда она лыбилась?

Короче, увезли ее труп в Мотли, где Макбёрни держит похоронное бюро. Завтра в землю зароют.

— Гилберт?

— Да?

— Э-э-э…

— Чего тебе?

— Это. Лошадки, карусели, лошадки — они же приедут? А?

— Приедут, Арни.

Живем мы, стало быть, в Эндоре, но, доложу я вам, описывать этот городок — все равно что плясать без музыки. Ну, городок. Фермерский. В центре — площадь. Старая киношка закрылась, теперь ездить приходится за шестнадцать миль, в Мотли, — только там и крутят фильмы. Наверно, половина здешнего народу — шестьдесят пять плюс, так что нетрудно представить, как весело в Эндоре по выходным. В выпускном классе нас было двадцать три человека, из них в городе остались четверо. Ребята большей частью перебрались в Эймс или в Де-Мойн, а самые пробивные рванули в Омаху. Среди тех, кто остался, — мой дружбан-одноклассник Такер. И еще братья Байерсы, Тим и Томми. Эти двое почему остались: из-за жуткой, почти смертельной аварии. Теперь оба вокруг площади гоняют, если можно так выразиться, на своих инвалидных колясках с электроприводом. Братья — главная, можно сказать, городская достопримечательность, тем более что они — близнецы. До того случая их вообще все путали. Но у Тима обгорело лицо, и кожу ему пересадили прямо как поросячью. Парализованы оба, но у Томми вдобавок ступни оторвало.

На днях в интервью нашей ежедневной газете «Эндора экспресс» Тим, который с поросячьей кожей, отметил в этом позитив: теперь их легко различать. Выйдя из детского возраста, каждый из братьев стал отдельной личностью. А это в Эндоре нынче дорогого стоит. Быть личностью. И видеть позитив. Среди наших земляков есть такие, кто лишился своей фермы — банк отобрал за долги, у кого-то сыновья на войне погибли, родня померла от болезней, а они смотрят с полуулыбкой тебе прямо в глаза и рассказывают что- нибудь позитивное.

Но сегодня утром никакой позитив не идет в голову. От фактов никуда не деться: мне двадцать четыре года, из Айовы я выбирался аж целый один раз, и жизнь моя уходит на то, чтобы пасти братишку-недоумка, бегать за сигаретами для матери да упаковывать продукты для уважаемых граждан Эндоры.

— Гилберт? — окликает Арни. На губах — глазурь, над нормальным глазом — комок джема.

— Что, Арни?

— А они точно приедут? Очень уж долго.

— С минуты на минуту будут здесь. — Плюю на бумажную салфетку, вытащенную из корзины.

— Нет!

— Подойди ко мне, Арни.

— Нет!

— Подойди ко мне.

— Все меня слюнявят!

— И почему это происходит, как по-твоему?

— Потому что потому.

Для Арни это нормальный ответ.

Забив на генеральную уборку его физиономии, смотрю вдаль. Трасса пуста.

В прошлом году фуры приехали довольно рано. Трейлеры и пикапы — позже. Арни на самом-то деле интересуется только карусельными лошадками.

Я говорю:

— Слушай, Арни, я сегодня не выспался.

Но ему по барабану. Покусывает нижнюю губу: какую-то идею прокручивает. Мой брат — пухляк, а волосы у него такие, что каждая встречная старушка рвется его причесать. Ростом он на голову выше меня, зубы вразнотык. То, что он даун, не скроешь. Сразу заметно.

— Гилберт! Они не приедут!

Шикаю на него, чтобы не орал.

— Никто не приедет, Гилберт. Карусели в аварию попали, а работники повесились…

— Скоро будут здесь, — говорю ему.

— Они же повесились!

— Ничего подобного.

— Ты просто не знаешь! Ты не знаешь!

— Не всем же вешаться, Арни.

Он этого не слышит, потому что роется в корзине, достает второе зеленое яблоко, сует его себе за ворот и мчится в сторону города. Кричу ему, чтобы остановился. Но не тут-то было; пускаюсь за ним в погоню, хватаю поперек живота. Отрываю от земли; яблоко падает в жухлую траву.

— Отпусти. Отпусти.

Несу брата туда, где осталась корзина. Он стиснут, ногами обвил меня за пояс, пальцами впивается мне в шею.

— А ты вверх тянешься. Это тебе известно?

Он мотает головой: дескать, ты не прав. По сравнению с прошлым годом росту в нем не прибавилось, зато округлился еще больше, жирку накопил. Если так и дальше пойдет, я скоро его поднять не смогу.

— Ты еще растешь, — добавляю. — Мне все тяжелее на руках тебя таскать. И сил набираешься.

— Не-а. Говоришь на меня — переводишь на себя, Гилберт.

— Почему же на себя? Верь мне: Арни Грейп тянется вверх и набирается сил. Точно тебе говорю.