Что гложет Гилберта Грейпа?

Опускаю его возле корзины. Еле дышу, на лице пот выступил.

Арни говорит:

— А ты вниз тянешься.

— Неужели?

— Я точно знаю. С каждым днем ниже и ниже. Все время унижаешься.

У глупых иногда проскальзывают умнейшие фразы. Даже Арни понимает, что я опустился ниже плинтуса.

Поскольку часов я из принципа не ношу, точное время назвать не могу, но этот миг, когда полоумный брат срывает бинты с моего сердца, отмечен воплем. Это вопит Арни. Он тычет пальцем на восток, и я навожу бинокль на крошечную точку, ползущую в нашу сторону. За ней тянутся другие точки.

— Это они? Это они едут?

— Они, они, — говорю.

У Арни отвисает челюсть. Он уже пляшет:

— К нам лошадки едут. Лошадки едут!

Завывая, он скачет кругами и пускает слюни. Арни сейчас почти в раю. Я не свожу глаз с него, а он — с растущего каравана. У меня одно опасение: как бы у него не прорезались крылышки — упорхнет ведь.

2

Утром того же дня ложусь вздремнуть на диване в гостиной.

Еле дождался, когда смогу передохнуть, придавить часок, но не тут-то было: в нос шибает жуткий запах, прямо голова раскалывается пополам. Глаза сами собой распахиваются. Озираюсь, еще окончательно не проснувшись, и вижу младшую сестру: расселась тут в шортах и в бюстике — ногти красит. А шмон-то какой идет… Боже правый.

Сестренку мою зовут Эллен. В прошлом месяце стукнуло ей шестнадцать. Недавно избавилась от брекетов, теперь целыми днями расхаживает по дому, зубы языком проверяет и завывает: «Уу-аа», как будто не верит, что все зубы на местах.

С тех пор как сняли ей брекеты, от нее спасу нет. В ней вдруг проснулась страсть к блеску для губ и к ярко-красному лаку; ей, надо сказать, идет, но вредина такая стала, что не знаю, сколько еще смогу терпеть.

Запах лака поднимает меня с дивана и заставляет посмотреть на сестрицу в упор. А она знай изучает палец на ноге, поэтому приходится окрикнуть:

— Сестренка, тебе здесь удобно?

Эта не отрывается, мажет себе ноготь за ногтем. Ни ответа ни привета. Тут я не выдерживаю:

— НЕУЖЕЛИ ДРУГОГО МЕСТА НЕ НАШЛОСЬ?

Не поднимая глаз, сестра заводит свою песню:

— Гилберт, здесь некоторым всего шестнадцать лет. Некоторые пытаются использовать единственный шанс, предоставленный им жизнью. Я пробую нечто новое: экспериментирую с незнакомым цветом, и тебе ничего не стоит меня поддержать, приободрить. Тогда я, возможно, подумала бы над тем, чтобы перейти в другое место, но ты — мой брат, и если не ты, то кто же поддержит мой новый опыт? Кто? Отвечай: кто?!

Она часто и с присвистом дышит через нос.

— У меня такой непростой возраст. У девушек в моем возрасте случаются кровотечения. Кровотечения бывают у нас каждый месяц, и отнюдь не в наказание. Допустим, сидишь в церкви…

— Ты же не ходишь в церковь.

— Это для примера, Гилберт.

— Нечего прикрываться громкими словами.

— Хорошо. Допустим, я на работе, готовлю топпинги, скручиваю вафельные рожки. И вдруг чувствую: вот-вот начнется, но я же ничего плохого не сделала. Ты — парень. Тебе не понять этих ощущений. Так прояви хотя бы сочувствие, не дергай меня, когда я занимаюсь единственным делом, которое приносит мне радость и удовлетворение. Спасибо тебе Гилберт, большо-о-ое спасибо!

Смотрю на нее — и думаю, как бы ее прикончить, чтобы все было шито-крыто. Но она вдруг разворачивается и с топотом удаляется из гостиной, оставляя за собой едкий запах своих экспериментальных ногтей. Я решаю покончить с собой через удушение — это самый доступный вариант. Накрываю лицо видавшей виды оранжевой диванной подушкой; процесс пошел. Вскоре я достигаю той точки, в которой легкие требуют воздуха, а сердце — наоборот, и чувствую: кто-то тычет меня в плечо. Ну и семейка. Если это Эллен, первым делом надо удушить ее. А если это Арни, то мы сперва устроим драку подушками, чуток посмеемся, а уж потом я займусь удушением.

Но на сей раз со мной заговаривает старшая сестра, Эми. Она шепчет:

— Гилберт, поди-ка сюда.

Я не двигаюсь.

— Гилберт, прошу тебя…

Меня уже почти нет в живых. Она не может этого не видеть.

— Гилберт!

Легкие одерживают верх над сердцем, и я говорю: «Мне не до тебя», но подушку не отпускаю.

— По тебе не скажешь, что ты так сильно занят.

Эми хватает подушку за угол и стаскивает с моей головы. В глаза резко ударяет свет. Сестра стоит с растревоженным, озабоченным видом. Но что тут нового? Эми частенько напускает на себя выражение ужаса, оно мне даже полюбилось. Его предсказуемость как-то успокаивает. А вот когда Эми улыбается — жди беды.

Из всех нас, четверых детей семьи Грейп, Эми самая старшая. На десять лет старше меня: ей уже тридцать четыре. Я в ней вижу скорее мать, чем сестру. Во время учебного года она ездит на работу в Мотли, в начальную школу Кловер-Хиллз. На подхвате у буфетчицы — подает малышне сосиски с зеленой фасолью и сахарное печенье. А кроме того, помогает учителям: по вечерам рисует аккуратные улыбающиеся рожицы на контрольных работах, написанных без ошибок. Но что самое главное: все лето Эми свободна. Во время учебного года наша семья неизбежно рассыпается, и за июнь, июль, август старшая сестра вновь собирает нас под крыло.