Что мне делать без тебя?

Тени по стене скользили бесконечной серой вереницей.

— Ты сама себя измучила постоянными домыслами и легендами на тему: "Ах, что будет со мной завтра?" А ничего не будет. Завтра будет завтра! И сегодня ты ничего о нем все равно не узнаешь. К чему твои непрерывные ужасные картинки? Зачем непрерывно фиксировать чувство или положение? И вообще, мы скоро с тобой уедем.

Олеся вздрогнула.

— Опять?! Куда?! Твоя непредсказуемость убивает!

— Куда, куда… — проворчал Карен. — Это мое дело — куда! То непредсказуемость тебя убивает, то твой или мой возраст, то переезд… В общем, в своей жизни, Леся, ты сама себе постоянно не нравишься, так было и так будет. Тут ни при чем ни я, ни Полина, ни жизненные обстоятельства. Я всегда был намного старше тебя, и я прошу тебя лишь об одном: слушайся меня! Если бы ты последовала моему совету, глядишь, ничего страшного бы не произошло! Но ты не желала. В твоей голове — извини, конечно, — полный сумбур, который даже я не в состоянии привести в порядок. — Он взял ее за плечи и насильно уложил рядом. — Сейчас ты будешь спать. Разобраться с тобой до конца все равно невозможно. А почему ты снова не смыла на ночь косметику? Краска и вино всегда оставляют о себе память. Сто раз тебе повторять… Сильно тоскуешь по морщинам? И меня всего перепачкаешь. Фу, какая гадость!

Он брезгливо поморщился, положил ее голову себе на грудь и моментально отключился, задышав во сне ровно и спокойно. Кто мог не признать справедливость его слов? Олеся лежала тихо и смотрела на странные комбинации пятен на стене. Они то увеличивались, то уменьшались, надвигаясь на нее и превращаясь в диких фантастических животных с детских рисунков Полины. Только у нее они были в красках. И там еще мчались лошадки… Неугомонные, дерзкие, ловящие ноздрями ветер… Тени наплывали и становились добрыми, смирными.

Огромная черная тень бережно окутала ее.

Самолет шел над океаном, то и дело ложась на крыло. Олеся привалились к плечу Карена и закрыла глаза. Ашот давно, раньше сына, понял, что она устала и поправить ее настроение невозможно. Но на свете не существовало ничего невозможного для старшего сына Джангирова. Карен осторожно ткнулся носом в волосы Олеси.

— У тебя ужасные духи, — доверительно сообщил он. — Сколько раз я тебе говорил… — и засмеялся от счастья.

Да, конечно, отец прав — Олеся устала. Но пусть он думает, что хочет: Карен ни за что не отдаст ее этой усталости и вообще ничему и никому. Он вырвет ее своей силой откуда угодно. Приемы и методы давно отработаны и хорошо известны. И хотя Олеся тоже с ними знакома, она не может предугадать всей изворотливости и хитрости Карена Джангирова. Главное: не отпустить ее от себя. Никогда. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Только в случае его смерти… Устала, говорит отец. Пустяки! Это легко исправить. Главное — она с ним. Рядом. И какое значение имеет все остальное?..

ЭПИЛОГ

Поэт был стар. Очень стар. Но когда он открыл дверь на звонок Валерия, гость попросту растерялся, с изумлением пытаясь вспомнить, сколько же поэту лет. Безусловно, под восемьдесят. Семьдесят шесть? Семьдесят семь? Что-то около… Только в это трудно поверить. Статный, почти без морщин, с розовыми щеками — таким предстал перед Валерием человек, который по всем возрастным данным, по любым привычным меркам и человеческим представлениям должен был давным-давно превратиться в древнюю развалину. Но его нельзя назвать даже стариком. Единственное, что напоминало о времени — великолепная, старинной работы, трость, на которую он слегка опирался, стоя в дверях. Хотя Валерий хорошо помнил, что похожая трость была у поэта всегда — и двадцать лет назад, и тридцать. Правда, тогда он изящно и легко носил ее на правой руке, слегка поигрывая и кокетничая. Создавал свой собственный имидж, которого, по его представлению, без этой роскошной палки не добиться.

— Ты потрясающе выглядишь, — выпалил ошеломленный и забывший поздороваться Малахов. — Я не ожидал…

— А что ты ожидал? — ухмыльнулся Глеб, зорко оглядывая Валерия сквозь очки, которые начал носить значительно раньше, чем трость. — Что поспеешь как раз к моим похоронам? Входи, — и он распахнул дверь пошире.

— Ну, зачем так мрачно? Я столько лет не видел тебя… Писать не люблю. Но вспоминал постоянно.

Гостиная была обставлена с какой-то странной небрежной роскошью. Старинная мебель плохо сочеталась с пустыми, ничего не значащими безделушками и брошенными как попало разноцветными книгами, альбомами, посудой. На хорошо известном Валерию резном бюро из красного дерева стояли фотографии в рамках. С каких пор поэт вдруг стал расставлять вокруг себя остановленные мгновения? Эти замершие глаза и улыбки? Раньше Глеб терпеть не мог в доме ничего подобного. По едва заметным, почти неуловимым признакам Малахов догадался, что старый друг кого-то ждет.

— Я, наверное, не вовремя позвонил, ты занят, — оправдываясь, начал гость, усаживаясь в большое кресло.