Что может быть лучше плохой погоды. Тайфуны с ласковыми именами

Рискуя измять свое платье, Розмари бросается мне на шею. Когда же душещипательная сцена кончается и все возвращается на свои места, Розмари – на диван, а я – в кресло, на свое обычное место перед темным телевизором, мне приходится открыть ей глаза:

– Похоже, вы несколько преувеличиваете свои шансы.

Я слышал, Пенеф тоже собирается купить виллу.

– Пускай себе собирается.

– Но у него есть некоторые преимущества… Впрочем, вы можете поделить эти преимущества, предварительно вступив в брак…

– Что за преимущества? – спрашивает Розмари, пренебрежительно обойдя тему брака.

– Он снимает эту виллу.

– В этом нет никакого преимущества. По крайней мере в Швейцарии.

– Чудесно! – киваю я. – В таком случае пошли.

– Торопиться некуда. Торги состоятся через два дня.

Только этого мне не хватало. Впутаешься в идиотскую историю, а потом поди узнай, чем это кончится.

Торги должны состояться в массивном старом здании близ Бубенберга, покрашенном охрой, как и другие казенные учреждения. Два дня спустя, точно в установленное время, то есть в два часа дня, мы с Розмари пробираемся в зал номер три, где уже толпится десяток гиен, промышляющих куплей-продажей недвижимого имущества.

На кафедру выходит комиссар-оценщик и называет первый по списку объект – какой-то скромный домишко в отдаленном квартале города. Комиссар, худой человек с лицом аскета, стоит в темном костюме рядом с кафедрой и под резким лучом света, падающим из высокого окна, очень напоминает священника, читающего проповедь, с той лишь разницей, что вызывает почтительность паствы не крестом божьим, а костяным молотком.

– Видали? – шепчет мне Розмари, когда отчетливый стук молотка оповещает конец состязания. – Его купили всего за пятьдесят тысяч.

– Но ведь это самый обычный барак, – пытаюсь я охладить ее азарт.

– Велика важность, вы увидите…

Ей не удается закончить фразу, потому что в этот же миг мы с нею действительно видим нечто такое, что достойно внимания: сквозь немногочисленную публику протискивается Пенев, останавливается недалеко от нас и дружески приветствует Розмари. Она отвечает ему с вполне объяснимым холодком, едва заметно кивнув головой. Всегда одетый в высшей степени безвкусно, эмигрант на сей раз превзошел самого себя – вероятно, в честь торжественного события: он в спортивном костюме оливково-зеленого цвета в лиловую полоску и в желтой клетчатой рубашке, а галстук, завязанный большим узлом, представляет глазам окружающих такое буйство красок, что и описать трудно.

Второе по списку строение почти столь же убого, как и первое, и после непродолжительного пререкания двух торгашей резкий стук молотка фиксирует покупку на шестидесяти тысячах.

– Видали? И эта тоже… – шепчет мне Розмари. Однако она и в этот раз не успевает закончить фразу и устремляет взгляд направо, где появились еще два конкурента, один из которых на целую голову выше окружающих. Это – Ральф и Флора.

– До чего же нахальна эта немка… – бормочет моя квартирантка.

Но уже через мгновение она освещает свое лицо весьма любезной улыбкой – они заметили нас. Змеиной улыбкой,

на которую Флора не может не ответить взаимностью. И

чтобы выиграть этот поединок на расстоянии хотя бы с минимальным счетом, Розмари хватает меня под руку, как бы говоря: «У меня есть союзник!» – ведь немка не может сделать то же самое, поскольку Бэнтон не создан для интимностей. Впрочем, я тоже не создан для интимностей, но кого это интересует?

Моя бедная квартирантка. Ей, похоже, невдомек, что и

Флора в свою очередь полагается на союзника. Или упускает из виду, что, сядь мы с американцем друг против друга считать наши деньги, мне своих лучше вообще не показывать.

После продажи двух других столь же скромных недвижимостей приходит, наконец, очередь нашей. Комиссар указывает на выставленные в углу снимки – здесь все объекты представлены фотоснимками, хотя никто не проявляет к ним интереса, так как до этого все строения можно было видеть в натуре. Затем он сухим, казенным голосом начинает перечислять достоинства виллы, ее квадратуру и кубатуру, размеры сада, указывает число деревьев и наконец объявляет, резко повысив голос:

– Первоначальная цена: сто тысяч!

– Сто десять тысяч! – тотчас же слышу рядом звонкий голос Розмари.

– Спокойнее! – тихо советую я. – Сперва надо выждать немного. И потом, когда называете свою сумму, рывком подавайтесь вперед, пускай это их деморализует.

Она кусает губы, поняв, что несколько поторопилась, а тем временем кротко звучит реплика немки:

– Сто двадцать тысяч!

Наступает пауза, и оценщик начинает расшевеливать присутствующих, косвенно давая понять, что такая вилла все равно не может быть продана по столь низкой цене.

Только присутствующие – я имею в виду «гиен» – уже поняли, что теперь страсти начнут разгораться по-настоящему, и терпеливо выжидают. Наконец какой-то дилетант, решив попытать счастья, подает голос из угла:

– Сто тридцать тысяч!.

– Сто сорок! – тут же затыкает ему рот немка. И снова пауза. Снова комиссар торопит, и не только торопит, но и угрожающе вскидывает молоток.

– Сто сорок тысяч! Раз… Два…