Что может быть лучше плохой погоды. Тайфуны с ласковыми именами

Мне нужен телефонный справочник, но, пока я обнаруживаю в этом квартале кафе, уходит уйма времени. Вопреки моим ожиданиям, имя Артуро Конти в справочнике не фигурирует. Однако я нахожу телефон «Зодиака». Звонить в «Зодиак» опасно. Но что делать – это единственная возможность.

– Пожалуйста, господина Конти!

– Господин Конти ушел. Вы что, не знаете, звонить надо в рабочее время! – слышится недовольный голос портье.

– Извините, но я должен срочно передать ему кое-какие вещи. Я только что приехал из Женевы. Будьте добры, адрес.

– Адрес, адрес… – Голос недовольный. Тем не менее пальцы, наверно, уже перелистывают список служащих, потому что через непродолжительное время в трубке звучат слова: – Страда Нуова, девятнадцать.

Мне бы не мешало выпить кружку пива, чтобы сосредоточиться, только лучше не здесь. И вообще после той неосмотрительности, какую я только что допустил, я решаю впредь быть предельно осторожным. А вдруг портье придет в голову проверить, откуда звонили. Либо сам станет кому-нибудь звонить, что Конти разыскивали по срочному делу. Не стоит сегодня обременять местную полицию еще одним наездом. Тем более что тут привыкли иметь дело главным образом с утопленниками.

Покидая кафе, бросаю взгляд на план города. Оказывается, до Страда Нуова можно добраться и пешком, нечто невероятное в условиях этого города. Седьмой час. Улицы полны народу. Миновав мост Скалци, попадаю на привокзальную площадь и, следуя в людском потоке, поворачиваю направо.

Номер 19 по Страда Нуова – ничем не примечательный дом с облупившимся фасадом и убогой парадной. Не проявляя к нему никакого интереса, иду дальше, пока передо мной не открывается какая-то площадь, на ней памятник и, что еще важнее, кафе. Сажусь снаружи за столик и заказываю кружку пива.

Спускаются сумерки. Вокруг площади смутно различаются фасады домов, но посредине ее еще светло, и в центре светлого пятна высится грозная фигура бронзового всадника. Судя по тому, с каким гордым видом он восседает на своем бронзовом коне, это или полководец, или иное историческое величество. Сжатые челюсти и насупленные брови прославленного мужа внушают почтительное уважение, и это наводит меня на мысль заказать еще кружку пива – в его честь.

Я гляжу на тонущую в сумраке площадь и стараюсь все лишние мысли прогнать из головы, чтобы можно было спокойно и трезво обдумать предстоящее. Но мысли, которые я пытаюсь прогнать из головы, засели там основательно: перед глазами скорчившееся тело с раздавленными, конвульсивно вздрагивающими ногами, разбитая о каменный парапет голова с едва наметившейся лысиной и скомканная белая панама, пропитанная кровью.

«Чем ты не пенсионер? – говорю я себе. – Раз до такой степени впечатлительный, значит, ты уже законченный пенсионер». Но эта мысль меня не убеждает, и я снова перевожу взгляд на памятник. Мрак поглотил фигуру почти целиком, кроме плеч и головы со сжатыми челюстями и нахмуренным лбом. «Будь здоров! – бормочу я. – И нечего тебе хорохориться. Счастье твое, что в ваше время не было разведывательного управления. Иначе, пока ты так вот хорохорился бы, сидя на коне, тебе бы пулю пустили в спину. Так что держись-ка лучше поскромней!»

Однако это глупости тоже меня не убеждают, потому что именно в этот момент мне слышится шепот Любо: «А у меня, браток, есть сын. Ему уже пять месяцев!» – «У тебя есть сын, – говорю. – Только у твоего сына нет отца». И

все-таки лучше оставить после себя сына без отца, чем ничего не оставить. Как, например, в моем случае, я ведь тоже мог бы иметь сына, и притом не пятимесячного, а пятилетнего. Но это уже другой вопрос.

И здесь в моем мозгу пробуждается кое-что связанное с этим другим вопросом, потому что в ушах снова звучит:

«Ты слышишь, брат, у меня пятимесячный сын». – «Отстань ты, наконец, со своим сыном, – говорю. – Надо было раньше об этом думать. Не захотел постичь эту премудрость – сидеть и ждать. А у тебя вот не хватило духу. И

отправили тебя ко всем чертям. Так же, как и Старика».

Мне, разумеется, известно, что Любо хорошо постиг эту премудрость, и я говорю это только для того, чтобы он не зудел над ухом и дал сосредоточиться. Может, задача оказалась ему не по силам. Или нервы у него поизносились.

Люди вроде нас частенько изнашиваются раньше, чем появится лысина. Что же касается своего ремесла, то он им владел неплохо. По крайней мере в свое время. Да, в сущности, и меня обучил этому ремеслу не кто иной, как он.

Снова гляжу на площадь. Теперь бронзового всадника целиком обволакивают смутные тени. А в голове моей смутные мысли. И чтоб заняться чем-то более реальным, я сдвигаю рукав и бросаю взгляд на часы. Восемь двадцать.

Подожду до десяти. Нет, до полуночи. Почему до полуночи? Может быть, не точно, а примерно до полуночи. До той поры, когда станет меньше посетителей. И когда человек вернется домой. И даже перестанет думать, что кто-нибудь может к нему прийти.

Дело рискованное. Почти в той же мере, как и поступок