Что они несли с собой

Марк Фосси выдернул руку, вывернулся и привалился к столбику заграждения. Он замер с закрытыми глазами. Музыка — вернее, какой-то шум — доносилась из барака спецназа. Там было темно, если не считать маленького светящегося окошка, которое было приоткрыто, и на стеклах играли отблески ярко-красного и желтого, точно само стекло горело. Пение как будто стало громче. А еще напряженней и выше по тону.

Фосси оттолкнулся от столбика. С мгновение он постоял, качаясь, потом двинулся в сторону барака спецназа.

— Тот голос, — сказал он. — Мэри-Энн.

Крыс сделал шаг вперед, чтобы взять его за плечо, но Фосси уже был около барака. Перед входом он споткнулся, но удержал равновесие. Затем он заколотил по двери обеими руками. Послышался краткий визгливый звук, точно кошка взвыла, дверь распахнулась, и на миг Фосси застыл, раскинув руки, на пороге, как в раме картины, а после скользнул внутрь. Минуту спустя Крыс и Эдди тихонько последовали за ним. Сразу за дверью они нашли Фосси: он стоял на одном колене, пригнувшись к полу. И не шевелился.

В дальнем конце комнаты, на полу под открытым окном горело с десяток свечей. В помещении как будто бы перекатывались эхом звуки из недр джунглей: туземная музыка, бамбуковые флейты, барабаны и цимбалы. «Но сначала в тебя ударял, — говорил Крыс, — запах». Два запаха. На поверхности аромат благовоний, как в каком-нибудь буддийском храме, а под пряным дымом крылась более глубинная, более мощная вонь. «Это невозможно описать», — вздыхал Крыс. Вонь ошарашивала. Она была густая и сильная, как в зверином логове, вонь от опаленных волос, крови, экскрементов и гниющей плоти. Запах смерти. Но и это было еще не все. На шесте в задней части барака торчала разлагающаяся голова крупной черной пантеры, с потолочных балок свисали полосы какой-то желто-коричневой шкуры. И кости на полу. Груды костей, всевозможных костей. По одну сторону стоял прислоненный к стене плакат с надписью, выведенной аккуратными черными буквами: «СОБЕРИ СОБСТВЕННОГО ВЬЕТКОНГОВЦА. БЕСПЛАТНЫЙ НАБОР ЗАПЧАСТЕЙ». «Вся картинка доходила до тебя не сразу, — сказал Крыс, — она просто в мозгу не укладывалась». Несколько смутных фигур валялись в гамаках или на койках, ни одна не приподнялась и не заговорила. Фоновая музыка шла из магнитофона, стоявшего возле круга свечей, но высокий голос принадлежал Мэри-Энн.

Марк Фосси начал было вставать на ноги, но остановился.

— Мэри-Энн? — позвал он.

И тогда она тихонько выступила из тени. В первую секунду она казалась все той же хорошенькой юной девушкой, которая приехала несколько недель назад. Она была босиком. На ней был ее розовый свитер в обтяжку, белая блузка и простая хлопчатобумажная юбка.

Мэри-Энн долго смотрела сверху вниз на Фосси почти пустым взглядом, и в свете свечей ее лицо выглядело сосредоточенным и безмятежным — лицо человека, который пребывает в мире с самим собой. По словам Крыса, понадобилось несколько секунд, чтобы оценить всю перемену. Отчасти это были глаза: они теперь были совершенно непроницаемые и бесстрастные. В ее взоре более не было ни тени эмоций, ни намека на личность за ними. «Но самым гротескным, — добавил он, — были ее украшения». На шее у девушки покачивалось ожерелье из человеческих языков. Продолговатые и узкие, как кусочки почерневшей кожи, языки были нанизаны на медную проволоку, один находил на другой, кончики заворачивались кверху, точно пойманные на последнем визгливом слоге.

Всего секунду Мэри-Энн презрительно смотрела на Марка Фосси.

— Без толку разговаривать, — произнесла она. — Знаю, что ты думаешь, но это не… это неплохо.

— Плохо? — пробормотал Фосси.

— Нет.

Из тени послышался смех.

Один из «зеленых» сел и закурил сигару. Остальные лежали молча.

— Ты пришел туда, — мягко произнесла Мэри-Энн, — где тебе не место.

Она повела рукой, охватывая жестом не просто барак, но всё вокруг, саму войну, горы, жалкие деревушки, просеки и деревья, реки и затянутые туманом долины.

— Ты же не знаешь, — сказала она. — Ты прячешься в этой маленькой крепости, за проволокой и мешками с песком, и ты понятия не имеешь, что… Иногда мне хочется съесть это место. Всю страну, ее грязь и смерть. Проглотить весь Вьетнам, чтобы он был во мне. Вот что я чувствую. Это безумный голод. Иногда мне бывает страшно, даже часто бывает, но это неплохо. Ясно? Я теперь лучше разбираюсь в самой себе. Ночью в джунглях я ощущаю себя по-настоящему живой, чувствую, как движется моя кровь, чувствую кожу и ногти… будто я полна электричества и свечусь в темноте… я почти пылаю… я сгораю без остатка… Но это неважно, потому что я точно знаю, кто я. Такого нигде больше не испытаешь.

Все это было сказано буднично, без драмы, словно она обращалась к самой себе, медленно и бесстрастно. Она никого не старалась переубедить. Она взглянула на пораженного Марка Фосси, а затем развернулась и ушла назад в сумрак.

Что тут было поделать?