Что они несли с собой

Взяв Фосси за локоть, Крыс помог ему подняться и вывел наружу. В темноте зазвучала все та же сумасшедшая туземная музыка, будто бы шедшая из самой земли, из недр джунглей, и женский голос, взмывая, вторил ей словами на языке, не поддающемся переводу.

Марк Фосси застыл на полушаге.

— Сделай что-нибудь, — прошептал он. — Я не могу позволить ей продолжать все это.

Какое-то время Крыс слушал, потом покачал головой.

— Ты, верно, оглох, старик. Она уже потеряна.

* * *

Тут Крыс Кайли остановился — почти на полуфразе, что окончательно вывело Митчелла Сандерса из себя.

— Что было потом?

— Потом?

— Девчонка. Что с ней сталось?

Крыс устало передернул плечами.

— Трудно сказать наверняка. Через три-четыре дня я получил приказ явиться сюда, в расположение роты «Альфа». Прыгнул в первый же вертолет, и больше я тех мест в глаза не видел. И Мэри-Энн тоже.

Митчелл Сандерс уставился на него, разинув рот.

— Нет, так нельзя, ты не можешь так поступить.

— Как?

— Господи, это же против правил! — взвился Сандерс. — Против человеческой природы. После подобной истории ты не имеешь права заявить, мол, да, кстати, а концовки я не знаю. У тебя ведь определенные обязательства есть.

Крыс сверкнул улыбкой.

— О’кей, старик, но все, что я до сих пор рассказывал, было из личного опыта, чистая правда. Есть кое-что, что я слышал из вторых уст. На самом деле из третьих. С этого момента все становится… как бы это сказать…

— Домыслами?

— Ну да, верно. — Крыс посмотрел на запад, обшаривая взглядом горы, точно ждал, что на какой-нибудь гряде вдруг что-то появится. Секунду спустя он пожал плечами. — Так вот, пару месяцев спустя я столкнулся с Эдди Даймондом в Бангкоке. Я был в увольнительной, так, мелочи, поправлялся после гриппа. И он рассказал мне кое-что. Впрочем, сам я этого не видел. И Эдди тоже не видел. Он слышал это от одного из «беретов», так что отнеситесь к этому с толикой скепсиса. Или вообще не верьте в это.

И снова Крыс поискал взором что-то в горах, потом откинулся к стене и закрыл глаза.

— А знаешь что? — произнес он вдруг. — Я ее любил.

— Чего?!

— Да, очень любил. Наверное, мы все ее любили. Глядя на Мэри-Энн, каждый невольно вспоминал про всех красоток, оставшихся дома, про всех этих чистых и невинных куколок, которые никогда ничего не поймут, даже за миллиард лет не поймут. Если же ты им что-нибудь расскажешь, они лишь тупо уставятся на тебя огромными круглыми глазами-леденцами. Так и не врубятся. Все равно что пытаться объяснить кому-то, каков на вкус шоколад.

Митчелл Сандерс кивнул.

— Или дерьмо.

— Вот именно, надо на вкус попробовать, и в этом соль с Мэри-Энн. Она здесь была. Она по уши во Вьетнам окунулась. После войны, старик, клянусь тебе, такой, как она, тебе не найти.

Крыс вдруг вскочил, отошел на несколько шагов и остался стоять к нам спиной. Он был эмоциональным парнем.

— Запал я на нее, — вздохнул он. — Я ее любил. Поэтому, когда я услышал от Эдди, что случилось, я едва не… Как ты сказал?.. Чистой воды домыслы…

— Продолжай, — велел Митчелл Сандерс. — Закончи.

* * *

«А случилось с ней, — говорил Крыс, — то же, что и со всеми нами». Приходишь чистым, лезешь в грязь, и никогда уже тебе не быть прежним. Вопрос лишь в степени. Кто-то выбирается целым, кто-то вообще не выбирается. На Мэри-Энн Белл Вьетнам, похоже, действовал как сильный наркотик: смесь безымянного ужаса и безымянного наслаждения; кайф приходит, когда в вену тебе впивается игла и ты знаешь, что чем-то рискуешь. Выброс эндорфинов и адреналина, и ты задерживаешь дыханье и тихонько пробираешься по залитому лунным светом ландшафту: с опасностью на «ты», соприкасаешься с самой глубинной частью самого себя, и хочешь это растянуть и пойти туда, куда несет тебя трип, и дать жизнь всем возможностям внутри тебя. Она сказала: Это неплохо. Вьетнам заставлял ее светиться в темноте. Она хотела еще, она хотела глубже проникнуть в тайну себя самой, и по прошествии времени желание стало потребностью, которая потом превратилась в голод.

По словам Эдди Даймонда, который слышал это от одного «зеленого», она получала удовольствие от ночных вылазок. Она основательно поднаторела, у нее были все данные. В полном камуфляже, лицо разрисовано углем, она текла в темноте как вода, как нефть, без звука. Она ходила босиком. Она перестала носить оружие. Бывали моменты, когда она шла на сумасшедший, самоубийственный риск, делала то, на что не отваживались даже «зеленые». Словно она дразнила какое-то существо, какую-то тварь в джунглях или в собственной голове, насмехалась над ней, мол, давай, покажись, — эдакая диковинная игра в прятки, которая разыгрывалась в проклятой стране. Она потерялась внутри себя самой. Если их накрывало обстрелом, Мэри-Энн застывала и смотрела, как красиво летят трассирующие снаряды, на губах у нее играла слабая улыбка, будто у нее была какая-то особая договоренность с войной. А порой она вообще исчезала — на часы или дни.

А однажды утром Мэри-Энн ушла одна в горы и не вернулась.