То есть осуждение бомбометателей, от которых в том числе гибли совершенно невинные люди, страдали дети — у того же самого Столыпина, которого пытались взорвать прямо в его доме Петербурге, взрывом изувечили дочь, — воспринималось как потеря репутации! хорошенькая же атмосфера царила в благостной в представлении некоторых дореволюционной России!
Статья, осуждающая политические убийства, написана не была, и Столыпин принужден был сделать соответственные выводы. Впрочем, недалек был год, когда и сам он был убит в Киеве в театре в присутствии царя.
Наверняка царскому окружению не больно хотелось идти на союз с людьми из чуждой среды, однако, как заметил в беседе с Милюковым близкий к Николаю Второму Трепов: когда дом горит, так приходится и с пятого этажа прыгать. Беседа двух деятелей была посвящена все тому же вопросу — созданию ответственного министерства из людей, пользующихся доверием общественности. И опять — ничего. Образованная общественность (интеллигенция) требовала всего сразу и не хотела, чтобы в правительство вошли представители старого режима, которые, собственно, и инициировали процесс.
Общественность была щепетильна в отношении своей безукоризненной репутации и думала об этом куда больше, чем о судьбе страны. Конечно, если бы тот же Милюков знал о будущей революции, большевизме и всем за этим последовавшим, он был бы куда сговорчивее, гибче, дальновиднее и не отвергал бы синицу, думая о журавле. но он тогда ничего такого не знал и даже предполагать не мог. С интеллигентских позиций левые экстремисты казались морально много предпочтительнее правительства, связанного с правым шовинистически-религиозным экстремизмом. Люди в картузах, чуйках и косоворотках, выходившие на патриотические молебны с хоругвями, — в описании Милюковым этой части общества читается брезгливое презрение, унаследованное, кстати, и нынешней российской интеллигенцией. «Мужички» всяко с царским правительством, и никаких реформ и модернизаций не хотят — распространенное убеждение того времени. Один из вождей этих слоев — Пуришкевич — рассылал через свою газету указания, когда выходить на патриотические молебны и шествия, демонстрируя поддержку армии и крестьянству. Эти две массовые силы виделись как незыблемая опора царизма. Потому, наверное, демократическая интеллигенция и полагала, что ее моральный долг — поддержать немногочисленных тогда еще левых, пусть и действовавших террористическими методами, но ведь противостоявших такой махине!
Выбор высокообразованной демократической проевропейской интеллигенции был сделан: не пытаться скооперироваться с поневоле вынужденным к этому царским правительством, чтобы давить на него изнутри, маленькими шажками двигаясь к реформам, а «не пачкать рук» и, сохраняя репутацию, ориентироваться скорее на союз с левым экстремизмом, пусть и применяющим террористические методы, но во имя светлых целей. наверное, в глубине души кадеты полагали, что не стоит соглашаться на частичное участие в управление страной, когда вскорости можно будет получить все целиком.
Царское правительство, лишенное опоры в образованной и продвинутой части общества, в результате пало. Конституционные демократы во главе с Милюковым решили, что пробил их час. В результате долгожданной буржуазной революции в России возникло временное правительство. Оно видело свою функцию в том, чтобы поддерживать в стране временный порядок — до созыва учредительного собрания, где представители всех регионов, народов и слоев решат ключевые вопросы и определят, какой России быть дальше. (Постановка вопроса прямо как у одного нашего нынешнего видного оппозиционера: пусть народ сам решит.) вопрос о монархии, кстати, тоже не был закрыт: великий князь Михаил отрекся от престола, переданного Николаем, до решения учредительного собрания. Позиция его была такова: если народ проголосует за монархию, он готов вступить на престол.