Что посеешь...

— Ну и что же тебе теперь... как Менделю? — расстроился я. — Сто лет ждать, пока открытие признают твоё?

— Будем оптимистами! — бодро проговорил он. — Надеюсь, этот мой сорт моё открытие подтвердит!

— Да-а... — Я даже запарился, пришлось вытирать ладошкой пот, текущий со лба.

— Эх! — Дед вдруг остановился. — Неплохой как раз экземпляр — почему-то проглядели. Видишь, и колос большой, и стебель короткий... Ну-ка, давай-ка мне его!

Я начал отламывать стебель ржи, но тут дед, побагровев — лысина так и налилась кровью, — закричал:

— Ты что? Не понял, что ли, ничего? Я тут толкую ему, как мне длина стебля важна, а он посередине отламывает его! Как я мерить буду его? Селекционер должен бережно с растением обращаться — вместе с корнем его выдёргивать, чтобы видеть длину, и осторожно нести, чтобы ни одно зёрнышко не упало!

— Извини! — пробормотал я и осторожно вынул растение с корнем из земли.

— Вот так-то! — проговорил дед и осторожно понёс его на двух руках перед собой.

Поле кончилось, начался посёлок. Мы прошли мимо длинного здания с маленькими окнами — конюшни. Конюшню я всегда любил и каждое лето гонял с местными ребятами на лошадях в ночное... Но серьёзно поговорить с дедом о его делах как-то всё не удосуживался — и теперь чувствовал стыд.

После конюшни пошла улица каменных сараев с высокими воротами. Возле одного из таких сараев, на воротах которого было написано большими чёрными буквами: «ОТДЕЛ СЕЛЕКЦИИ ЗЕРНОВЫХ. САРАЙ № 6», дед остановился.

— Ну, открывай! — проговорил он.

Я сначала торопливо надавил на ворота, потом потянул их на себя — и с тягучим скрипом они открылись. Мы вошли в огромное темноватое помещение с цементным полом. Перед самым входом была небольшая свободная площадка. Всё остальное помещение от пола до потолка было заложено сухими жёлтыми снопами. Сверху донёсся какой-то быстрый шорох. Я посмотрел наверх. Два ярко-рыжих котёнка гонялись по снопам друг за другом. Я тут даже удивился: как нарочно подобрались под цвет снопов! Не зря существует мимикрия — животные приобретают цвет окружающей среды! И котята тоже когда-то успели подобрать себе подходящий цвет.

За высоким столом из досок сидели две женщины. К столу была привинчена какая-то маленькая машинка, раструбом вверх. В другом конце площадки сидел худой человек в кепке, покрытый толстым слоем пыли. Он сидел на маленьком деревянном стульчике и развязывал, положив его перед собой на пол, пыльный сноп.

— Вот, познакомьтесь, — сказал дед. — Это мой помощник, Николай Васильич!

Помощник улыбнулся, коротко и устало.

— А это мой внук Александр!

Я поклонился.

— А это помощницы мои! — весело проговорил дед, поворачиваясь к женщинам.

— Внучок ваш? Похож, похож! — заговорили они.

— Давай, Николай Васильич, — сказал дед. — Иди узнай насчёт сеялки!

Николай Васильевич кивнул, поднялся и, стряхнув с себя ладонями пыль, вышел из сарая.

Дед, держа в руках вынутый нами в поле экземпляр, сел на низенький стульчик. Рядом лежала доска с глубокими зарубками.

— Вот видишь, — сказал дед. — Доска эта давно мне уже служит. Вот под эту зарубку — сто сорок сантиметров — я «ярославну» подбирал, под следующую вот эту — сто двадцать — «волхову», а новый сорт должен за эту вот зарубку не заходить — за один метр!

Дед приложил наше растение к метру — колосья слегка заходили за отметку.

— Годится! — успокаивающе проговорил я.

— Надеюсь, это ты не подумавши брякнул? — Дед зло посмотрел на меня и отбросил наше растение в сторону.

Я расстроенно замолчал.

— Ничего! — Дед поднялся. — Найдём, что нужно! Вон какой запас! — Дед кивнул на штабеля снопов, закрывающие окошки под потолком.

— И всё это надо просмотреть? — ужаснулся я.

— Всё это и ещё пять таких же сараев! — усмехнулся дед. — И как можно скорее: сев не ждёт!

Он взял из крайнего штабеля огромный сноп, положил его на пол и осторожно развязал — растения с сухим шорохом рассыпались. Дед, присев на стульчик, брал по одному растению — пучок стеблей с колосьями на одном корне, — прикладывал к мерке, отбрасывал. Так он перебрал весь сноп, поднялся; осыпав пылью голову и плечи, снял со штабеля следующий сноп, положил, развязал.

Монотонность его движений усыпляла. Из забытья меня вывел голос деда:

— Обмолотите, пожалуйста, это, Надежда Ивановна!

— Годится? — обрадовался я.

Дед молча приложил опять растение к доске — верхушки колосьев не доставали до метровой зарубки. Потом дед снова протянул растение женщине за столом.

— Хорошо! — сказал я.

— Хорошо, но мало, — усмехнулся дед.

Женщина сунула колосья в раструб машинки, нажала кнопку — машинка заверещала. Потом Надежда Ивановна вынула пустую солому и отбросила в сторону, а другая женщина выдвинула сбоку машинки ящичек с зерном, взяла со стола громко шуршащий пергаментный пакет, высыпала зерно в пакет. Потом списала какой-то номер с бирки, отвязанной дедом от этого снопа, на пакет и в тетрадь и поставила этот пакет в ряд других похожих пакетов, стоящих в блестящей жестяной коробке, — штабель таких продолговатых прямоугольных коробок, уже закрытых, стоял перед ней.

А дед уже стаскивал сверху следующий сноп.