Что произошло в Венгрии

Не удивительно, что Тибор Тардош вскоре пришел к открытому отрицанию руководящей роли рабочего класса и его партии. Он заявил в дискуссии в пресловутом клубе Петефи – этом гнездилище бесконечных демагогических дискуссий, которые фактически готовили идеологическую почву для быстрого развертывания контрреволюции: «Партия – это мы, это наша все растущая группа». Другой писатель, Тибор Дьери, также обрушился на партию, требуя для писателя… права ошибаться. Он так и писал: «Мы должны защищать право ошибаться как влево, так и вправо. И я не могу себе представить более плодотворного для писателя зрелища, чем заблуждающийся человек».

Ленинский принцип партийности в литературе некоторые венгерские литераторы призывали подменить принципом «дискуссий». «Пусть политика в литературе будет коллекцией дискуссий, пусть она содержит диалектику литературных взглядов», – заявлял Миклош Дярфаш. Касаясь дискуссии по вопросам партийности в литературе, организованной отделением языкознания и литературоведения Академии наук Венгрии и Институтом литературоведения, газета

«Иродалми уйшаг» еще 31 марта 1956 года отмечала, что в писательской среде «высказывались взгляды, согласно которым мировоззрение не имеет никакого значения (!) в творчестве писателя», что часть венгерских «писателей-коммунистов в последние годы потеряла почву под ногами».

Эта «потеря почвы под ногами» сказывалась все сильнее с каждым днем. Люди сползали в грязное болото обывательщины, разнузданного шовинизма. Пал Сабо опубликовал в «Иродалми уйшаг» клеветническую статейку под крикливым названием «Плач матери в Бюкке», в которой заявлял: «Писатель всей душой принадлежит не самому себе, а венгерской нации, и только уже после этого – социализму». Слепой, безудержный национализм, разжигаемый некоторыми писателями, все больше отравлял душу людей, особенно молодежи.

Правда, и в этой обстановке раздавались трезвые голоса писателей, видевших, к каким роковым последствиям для народной Венгрии может привести капитуляция литераторов перед буржуазной идеологией. Писатель Шандор Гергей писал о статьях некоторых из своих собратьев по перу: «Мне досадно и больно, что они вообще были напечатаны на венгерском языке, в органе печати, пользующемся материальной и моральной поддержкой Венгерской Народной Республики… Редакция не имеет права уделять место в своей газете статьям, оскорбляющим интересы народной демократии». Отвечая на подозрительное пророчество писателя Дьюлы Хая, который задавался вопросом: «Не имеем ли мы права предполагать, что во всей политической и хозяйственной жизни нашей страны не произойдет коренных изменений?» – Шандор Гергей отвергал попытки Хая связывать свои сомнительные прогнозы с XX съездом КПСС.

В ответ на эту статью Шандора Гергея Дьюла Хай, Эндре Энци, Петер Куцка и некоторые другие литераторы опубликовали статьи, пронизанные грубыми выпадами, беспардонной демагогией. Лавина демагогии и беспринципности нарастала. И не случайно в ходе последующих событий определенная часть венгерских литераторов оказалась в роли духовных адвокатов контрреволюции. Больше того, некоторые из них выступили с оружием в руках против строя народной демократии. Вот история одной духовной измены.

У нас знали венгерского прозаика и поэта Тамаша Ацела. Никто не считал его мастером художественного слова, но считалось, что, по крайней мере, Ацел всецело посвящает свои, пусть небольшие силы интересам своего народа, его социалистическому пути. Оказывается, он приспосабливался, выслуживался. Но в лихорадящей обстановке последних месяцев, когда силы реакции готовили мятеж, Ацел, видимо, счел, что пришло время пустить свои ограниченные способности в новый коммерческий оборот: он запел по нотам реакции. Ацел лез из кожи вон, стараясь опьянить побольше людей ядом национальной нетерпимости и шовинизма, раболепствуя перед реакцией, заискивая перед зарубежными империалистами, призывая их к вмешательству.

Заговорили всякого рода прямые фашистские псалмопевцы, молчавшие двенадцать лет в ожидании подходящего часа и теперь рассудившие, что такой час наступил. Они при этом рядились в ризы ревнителей чистого и независимого искусства и его неограниченной свободы, хотя им уже и снился хортистский сапог со шпорой. Расталкивая честных работников социалистической культуры, вырывались вперед предатели. Начав с защиты «полной свободы творчества», они закончили прославлением фашистских убийц.