Что с тобой случилось, мальчик?

Через несколько дней я нанёс визит её родителям. Пообедал у них. Узнал, что Марина — сестра матери — вышла замуж за какого-то шведского фирмача и вместе с сыном уехала к нему в Стокгольм. Бабушка Клава и дедушка Миша были и вправду рады мне. Сами предложили десятку.

С этих пор я стал регулярно бывать у них и у матери. Кормился, выпрашивал деньги. Но тебе об этом не говорил. И все думал: а если б я не начал ездить, так бы они и жили, забыв обо мне? Ведь за три года ни разу даже не позвонили, не поинтересовались. Кому рассказать — не поверят.

И решил драть с них со всех сколько можно.

Теперь я уже был не так зависим от тебя. Особенно после того, как умер дедушка Лева.

Помнишь то ноябрьское утро, когда мы проснулись, а он — мёртвый? Помнишь автобус с гробом, крематорий? Теперь на поминках не было Игоря с Тоней. Были другие твои знакомые. Крамер. А Игорь с Тоней находились далеко, в Горном Алтае, в ссылке.

Когда поминки кончились, все ушли, кроме Артура Крамера.

Он завёл меня в комнату, где теперь я мог жить один, спросил, какие у меня планы.

А что я мог ответить? Никаких планов не было. К тому времени— я уже месяц не ходил в училище. Ты об этом ещё не знал. Легче было сказать об этом Крамеру. Всё равно тебя бы вызвали в учебную часть.

Я и сказал:

— Я разошёлся с медициной.

— Ну и что дальше? — спросил он.

— Хочу стать борцом за права человека.

— Ясно, — сказал Крамер.

Между прочим, Артура Крамера я уважаю больше, чем всех людей, каких видел в жизни.

Он не стал говорить прописных истин, что надо учиться, работать и так далее. Сел на стул, подпёр рукой голову, смотрит. Пристально так на меня. Я даже глаза отвёл.

Потом вдруг спрашивает:

— А ты никогда не задумывался, почему Робеспьер, Дантон и другие прекрасные люди Французской революции, борцы за права человека, кончили тем что стали отрубать друг другу головы на гильотине. А вспомни великое революционное движение в России Народовольцев, большевиков. К какой мясорубке это привело? К какому режиму в стране? Страна и сейчас покрыта концлагерями. Телефоны прослушиваются Мало что изменилось после Сталина. Я вот недавно был на погранзаставе. Возили пограничники на газике по ту сторону контрольно–следовой полосы вдоль забора из колючей проволоки в два человеческих роста. По всей границе СССР тянется этот забор. Вся страна — концлагерь… Родина наша гибнет.

Я его слушал, и даже страшно стало.

Много чего он мне тогда рассказал. А потом говорит:

— И вот в этих условиях твой отец заканчивает роман, даже не роман — нечто большее — о другом пути, единственном, каким и можно только спастись. Каждому человеку. И всей стране. Всему миру.

— Каким это путём? — спрашиваю.

— Прочтёшь — узнаешь.

— А он не даёт! Даже не хочет об этом разговаривать! Вообще перестал со мной общаться!

Артур как грохнет кулаком об стол.

— Да у него секунды свободной нет! Я уж не говорю, что в любой момент могут конфисковать роман. Ты что, не видишь, каково ему приходится? Ведь он ещё лечит людей. Ночами пишет эти внутренние рецензии — зарабатывает на жизнь. Таскается по магазинам, готовит тебе. Ты ему хоть чем-то помог? Человек фактически из-за тебя без глаза остался. А что будет, если ты его опять доведёшь и такая же история случится со вторым глазом? У него теперь, кроме тебя, никого…

Ты в это время мыл на кухне посуду после поминок. Был уже первый час ночи.

— Сдаётся мне, что ты становишься борцом за собственные права, — сказал Крамер, вставая. — Учти, отца мы в обиду не дадим.

Вот как он повернул всё дело. Твой Артур Крамер. Я даже сначала подумал, что это ты его подучил так со мной говорить.

Тогда-то впервые и мелькнула у меня мысль — убежать, вырваться за стену из проволоки, из этой клетки. Живите сами как хотите. И никому не буду мешать.

Я стал готовиться. Копить жалкие подачки, которые выклянчивал у дорогих родственников.

А с медучилищем простился навсегда. Как ты меня ни уговаривал, забрал документы.

Теперь, с твоей точки зрения, я целыми днями бездельничал. Занятый романом, ты в упор не видел того, что происходит с твоим сыном, спасал любимую Родину или лечил чужих людей. Ух и занервничал ты, когда меня первый раз вызвали в милицию, интересовались, где учусь или работаю.

А я показал им справку из психдиспансера.

Оказалось, что за то время, пока я находился в изоляторе этой психбольницы, ты меня отыскал. Сколько потом ни спрашивал, ты не говорил, каким способом.

Не успели перевести обратно в общую палату, как вызвали к главному врачу. Толстый такой грузин.

— Ты, — говорит, — больше не хочешь увидеть Венецию и Маргарет Тэтчер?

— Не хочу.

— Замечательно, — говорит. — А ты знаешь, что тебя отец ждёт? Всех на ноги поднял. Деньги тебе перевёл. Мы с ним созвонились, он в курсе дела.

— Давайте деньги, — говорю. — И документы отдайте.

— Нет, — отвечает. — Билет мы тебе купим. На поезд посадим. Так и быть — без сопровождающего. А документы на тебя перешлём в Москву, в твой диспансер. Понял?

— Понял. А где моя сумка?