Что сердцу дорого

— Это лаборатория виновата, — сказала одна из обмазчиц. — Почему иногда состав плохой, а иногда хороший? Значит, делают по-разному.

— Ничего подобного! — возразила Вера. — Все дело в сквозняках. От сквозняков керамика трескается.

— Твой любимый конек, — с места сказал ее муж. — Ветерок-сквознячок, на него что хочешь можно свалить.

— Я не сваливаю, а по инструкции…

— Поменьше бы цеплялась за инструкцию!

— Ну уж извини! Отступать от техпроцесса мы не можем.

— Да дайте же мне сказать! — крикнула Тамара так отчаянно, что ей тотчас дали слово.

— Тут Вадим сказал о беззаботности, — дрожащим от волнения голосом начала она. — Это просто бессовестно так говорить. Мы точно, ну ни чуточки не отступаем, делаем по инструкции…

— Опять инструкция виновата.

— Мы ведь ее не сами выдумали, нам прислал институт, а вы… такие обвинения…

— Да ты не плачь, — посоветовал Вадим.

Но именно после его слов Тамара и в самом деле заплакала.

— Хоть бы лаборатория приличная была, а то пустая комната, приборов нет, простого анализа сделать нельзя, — жаловалась она, по-детски ладошками размазывая слезы.

Вадим растерянно смотрел на Тамару. Плачет. Что надо делать, когда девушка плачет? Подойти, погладить по голове: «Ну, перестань, не надо, что-нибудь придумаем». Если б не собрание, так бы и сделал. А тут… Другие смотрят, как будто ничего не случилось. Костя даже речь держит.

— Души надо побольше вкладывать, вот что. Не верю я, чтобы нельзя было найти причину. Ее и не искали по-настоящему.

— Ищи, — крикнула Вера, — если у тебя есть время, а я с программой кручусь, как юла.

— Так ведь не на программу, а на помойку работаем!

— Надо в институт написать, пусть они там проверят свои рецепты.

— Почему Минаева не пригласили на собрание?

— У Минаева только строительство на уме.

— Не разорваться же человеку.

Слов было сказано много, а разошлись, ничего не решив. Да и что они могли решить? Брак голосованием не прекратишь.

Тамара после собрания пошла в лабораторию. «Наверное, одеваться», — подумал Вадим и решил подождать ее на улице. Надо все-таки объяснить, что он вовсе не хотел ее обидеть.

Костя с Верой, горячо споря о чем-то, прошли мимо.

— Вадим, ты не идешь? — крикнул Костя на ходу.

— Да нет, жду тут товарища.

Когда врешь, всегда получается глупо: все «товарищи» уже разошлись. Но Костя, спасибо, больше не приставал с расспросами.

Тихо было на заводском дворе. Только генератор гудел да из кузнечного глухо доносилось буханье молотов. На небе зажглись первые звезды. Вадима начал пробирать мороз. Неужели прозевал, не заметил, когда прошла? А если не прошла, — что она может делать? Смена давно кончилась.

Вадим обогнул цех, подошел к окну лаборатории. Свет в лаборатории горел, но ничего нельзя было разглядеть: окна обледенели. Вадим приложил к стеклу ладонь, оттаял маленький кружок, и приник к нему глазом.

Тамара одна сидела за столом, опершись лбом на ладошку, и читала какую-то толстую книгу. В другой руке у нее был карандаш. Вот она подняла голову, долго смотрела в одну точку, о чем-то раздумывая, и опять принялась читать.

Вадим все стоял у окна, как будто увидел Тамару впервые. Такой он и в самом деле не видел ее. Было что-то удивительно милое, трогательное в ее склонившейся над столом фигуре, и в этом юном, очень серьезном лице и в том, как она сосредоточенно водила по строчкам карандашом.

Мороз опять затянул тонкой паутинкой глазок, который оттаял в стекле Вадим. Белая пленка становилась все плотнее и скоро совсем скрыла Тамару. Вадим хотел снова очистить стекло, но почему-то не стал. Он повернулся и пошел к проходной, так и не сказав Тамаре того, что собирался. Теперь это казалось ему неважным. А что было важно, он сам не мог понять.

30

Комсомольское собрание, хотя на нем и не было принято никакого решения, все же не прошло бесследно. Особенно для Веры. Если раньше, едва прибежав домой, она рьяно принималась за ужин, стирку, шитье, то теперь она поняла: надо учиться. Вера забросила на шкаф свои выкройки, наспех расправлялась с домашними делами и садилась за книги.

Зато Косте прибавилось хлопот.

— И зачем только я женился? — шутливо ворчал он. — То хоть одного себя надо было кормить, а теперь заботься, чтобы жена с голоду не померла!

Вера молчала. Подперев голову руками, она читала и перечитывала страницы знакомых книг, рассматривала диаграммы. Нет, ничего не подсказывали ей книги. Ведь всегда добавляют в этил-силикат одно и то же количество солянки, спирта, бензина — она знает точно, сама следит за этим. А раствор получается то хороший, то неудачный. Почему?

— Вера, иди ужинать.

Она поднимает на Костю отсутствующие, затуманенные усталостью глаза.

— Что?

— Ужинать, говорю, иди.

Вера послушно переходит к обеденному столу, вяло жует Костину стряпню, по-прежнему размышляя о чем-то.

— О, людская неблагодарность! — с нарочитым возмущением восклицает Костя. — Хоть бы похвалила.

— Кого?

— Да меня, меня, профессорша! Ведь два часа у плиты жарился.

— Это просто колдовство какое-то, — говорит Вера опять о своем.

Костя становится серьезным.

— Что-нибудь нащупывается все-таки?

Вера вздыхает.

— Нет.