Что сказал табачник с Табачной улицы

Огромный, как скульптура короля Пицы 1-го, барон Пампа, краснощекий, белозубый, в роскошном меховом плаще, под которым тускло блестел королевской отделки панцирь, широко расставив чудовищные ноги в ботфортах, стоял среди бочек, где торговцы из огромных черпаков предлагали скверные ируканские вина. Барон не пил, но медленно, как корабль, разворачиваясь, гнал на себя ладонью запахи. Вопли его относились к трактирным девкам, вконец запутавшимся в намерениях барона. Их рты и щеки были густо покрашены. Беззубые, также покрашенные мальчики стояли в стороне. Между Пампой и Руматой проехал Серый офицеришко, рядом солдат с факелом. Ус Пампы дернулся, лицо расцвело в улыбке, он поднял с земли полено, чтобы огреть серого, а когда выпрямился, перед ним стоял Румата.

– Барон, почему не у меня? – Румата на всякий случай забрал у прячущего глаза барона полено и отдал Тамэо, который, ничего не понимая, принялся его рассматривать. Голубые глазки барона забегали, как бегают у человека, совсем не умеющего врать.

– И что это… – Румата передразнил странный жест барона, подгоняющий запах от черпаков.

– Я не пью. Все, – теперь Пампа говорил трагически, но спокойно.

– Вы нездоровы, – воскликнул Румата, – и, клянусь бедром святого Гарана, обижены за что-то на меня. Что ж, я уйду…

– Нет, – барон схватил Румату за руку, – но, благородный друг, все не так просто.

Они стояли в глубокой луже. Недалеко от них в этой же луже сидел пьяный дон и мрачно смотрел на них.

– Приехали в гости соседи. Напились и, как полагается, давай рубить мебель. – Пампа гневно покосился на дона в луже. – Всюду гадят, калечат собак, обижают прислугу. И что за пример юному баронету… И все сообщают мне и баронессе, что вы при почтенной публике с одного удара распустили надвое двойной соанский доспех, надетый на чучело. От макушки до… – он хлопнул дона Тамэо по низу живота так, что тот согнулся. – Вы знаете, как я люблю вас, но я и велел сделать подобное чучело, правда, из семейных доспехов… Где же было взять соанские?! И двуручником… И так… И ничего… И тут входит баронесса… В общем, баронесса сказала… баронесса сказала, – у него дрогнули губы. – Я сто двадцать миль проскакал, как в тумане… Она, видите ли, недовольна Пампой пьяным… Хорошо, я сгнию здесь от воды.

За лужей стояли огромные врытые кресла для вытрезвления благородных донов. Здесь варвары на цепочках обливали совсем захмелевших ледяной водой. Черную пьяную публику бросали в пролив на хворост, дабы не захлебнулись.

У залы по колена в проливе ходил огромный, совсем голый мужик и коротким сачком ловил рыбу в большое ведро.

Румата под руку подвел барона к пустому похмельному креслу, выдернул свой слегка искривленный клинок и втиснул в лапищу барона. Барон недоверчиво посмотрел на Румату, вертикально вытянул руку, Румата чуть поправил ему локоть. Кривоватый меч в этой ручище казался маленьким и жалким.

– Всего лишь проблема заточки, мой друг, – сказал Румата.

Барон зачем-то присел, став сзади похожим на быка, гэкнул, послушал этот свой «гэк». Потом вдруг преобразился, раздался короткий свист, удар. Кресло продолжало стоять. В тишине стало слышно, как барон жалко высморкался. В эту секунду кресло распалось на две части. Задребезжала медная пластинка, которой закрепляли голову клиенту.

– Эсторского, – заревел барон, – всем, кто видел, по самой большой кружке. Эй, музыканты!

Барон направился ко второму креслу и остановился напротив. Из кресла на него смотрел мгновенно протрезвевший мокрый и грязный дон.

– Пьяница, – рявкнул барон.

И они пошли через лужу вчетвером, хотя безденежных и потому горячо любящих донов вокруг делалось все больше.

Количество видевших подвиг барона все нарастало. Неожиданно из-за плеча барона вывернулся Гур. Он был потен, пьян, длинные немытые его волосы трепал ветер. Наверное, во всем Арканаре он был один из немногих с этакой прической, защищенный колокольчиками на плечах.

– Ни баронессы, ни баронета, – сказал Пампа, вдруг остановившись посреди лужи, разводя руками и закрыв глаза, – никто не видит… И она там одна…

Слуги сновали как угри, рассовывая огромные кружки эсторского. Пампа взял кружку, как бы нечаянно подтянул к подбородку. В эту же секунду взгляд его остановился на чем-то, и Румате показалось, что усы у барона опять встали торчком.

– Ты чего на меня уставился?.. Серая дохлятина… – спросил Пампа.

Румата повернул голову.

В дверях корчмы дон Рипат подавал ему, Румате, знаки. Высоким железным стаканчиком.

– Что сипит эта бочка, благородный дон? – вежливо осведомился Рипат, обращаясь только к Румате.

– Бочка не про вас, барон. Королевская служба, барон. Я сейчас, – Румата прошлепал через лужу, быстро схватил Рипата и потащил его вдоль черных бревен за угол.

– Дуэль, – неслось сзади, – эй, отнесите дохляку перчатку. Хотя ведь он ее продаст. Сегодня я буду угощать ушами Серых в уксусе.

Барон свистел, улюлюкал и шумно, как бегемот, топтался в луже.