Что скрывают зеркала

– Ну, рассказывай, что случилось, – с ходу спросил доктор. И в его космических глазах отразилось вдруг такое вселенское сочувствие и понимание, что Кира, которая изначально хотела удержать в секрете приснившееся, как на духу все выпалила.

– Что вы об этом думаете, доктор? – в надежде спросила она. – Это был мой сын или просто… просто мне приснился малыш? Чужой?

– И так и так может быть, – вздохнул врач. – Ты-то сама что об этом думаешь?

Кира лишь развела на его вопрос руками.

– Мне кажется, я скоро сойду с ума, если ничего не вспомню. Или просто… не выживу! – прошептала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, не стукнуть в отчаянии кулаком по столу, не кинуть что-то тяжелое о стену, к примеру, вон тот письменный прибор на столе Ильи Зурабовича. Этот сон выпотрошил ее, выжал, обессилил. Но в то же время заронил некое зерно – зерно жизни, вопреки словам Киры о том, что она не выживет.

– Я больше не могу, доктор, – все тем же страшным шепотом, четко выговаривая слова дрожащим от негодования, злости и отчаяния голосом, произнесла она.

– Можешь, – твердо ответил Илья Зурабович после долгой паузы, во время которой всматривался в наполненные слезами глаза Киры так долго, будто читал в них истинное отражение ее мыслей. А затем, отвергнув жестом ее возражения, решительно выдвинул ящик стола и достал небольшой прямоугольник плотной бумаги.

– Вот, смотри, – он подвинул бумагу, оказавшуюся старой черно-белой карточкой, Кире и откинулся на спинку своего кресла, складывая руки на груди.

Кира нерешительно взяла в руки фотографию, на которой был изображен молодой парень в инвалидной коляске. На вид ему было не больше двадцати, но, может, исхудавший и изможденный болезнью, он просто казался совсем мальчишкой. Толстое одеяло скрывало его ноги, а тощие руки безжизненными плетями лежали поверху. И все же, несмотря на такой жалкий вид, юноша улыбался, и это была улыбка не переломленного о колено жизнью человека, а улыбка победителя. Кира поднесла карточку поближе к глазам и, всматриваясь в смутно знакомые черты, попыталась вызывать в памяти хоть одно мимолетное воспоминание, где могла видеть раньше этого человека. Она вынуждала память заработать с тем отчаянным злым усилием, с каким находящийся долго без движения человек пытается заставить двигаться неходячие ноги. От усилия Кира даже вспотела, будто и в самом деле силилась выполнить невозможное физическое действие. Илья Зурабович все это время молча, исподлобья и не меняя позы наблюдал за ней.

– Кто это? – сдалась она. Но за долю мгновения до ответа доктора поняла уже, узнав космическую темноту в глазах парня.

– Я. Мне здесь двадцать лет.

– Но… Что с вами случилось? – тихо спросила Кира и положила снимок на стол с такой бережностью, будто боялась, что тот рассыплется ветхой пылью от неосторожного обращения.

– Пойдем пройдемся, – пригласил Илья Зурабович. – Погода хорошая. Грешно торчать в четырех стенах. Да и ты сегодня еще не выходила гулять.

За пределами кабинета привычно шумела жизнь: больные, в основном пожилого возраста, собирались в холле перед плоским экраном для ежедневного просмотра дневного выпуска новостей. Кира уже знала историю этого телевизора: один из пациентов решил отблагодарить Илью Зурабовича за лечение деньгами в конверте. Но доктор наотрез отказался. Тогда молодой мужчина решил по-другому: купил для больницы навороченный плоский экран на замену старенькому, то и дело выходящему из строя телевизору и преподнес подарок как спонсорскую помощь. Холл с телевизором располагался в среднем крыле, и к нему вели коридоры сразу из нескольких отделений. Когда-то, при первых хозяевах, в этом помещении, напоминавшем сердцевину цветка, к которой «прикреплялись» лепестки-коридоры, был танцевальный зал. А сейчас это было место для общения пациентов и просмотра телевизионных программ. Кира иногда присоединялась к зрителям в нелепой надежде услышать в новостных выпусках что-то, что могло бы дать ей хоть крошечное воспоминание.

С привычным звуком отодвигались стулья, рассаживались после коротких приветствий пациенты, шумели в воздухе обрывки разговоров, заглушаемые программной заставкой. Киру поприветствовал пожилой мужчина, она ответила и отрицательно мотнула головой, когда кто-то жестом указал на свободный стул. Илья Зурабович открыл Кире дверь и выпустил на наполненную уже другими, не агрессивными, как музыкальная заставка, звуками улицу. «Как хорошо тут!» – подумала Кира, слушая успокаивающий шелест листьев и бодрое чириканье птиц. Впервые за долгое время ею овладело такое умиротворение, будто в этих стенах она обрела надежное убежище. Почему ей так подумалось? Что такого страшного произошло в ее прошлой жизни, что память отказывалась воспроизводить это воспоминание?

– Дождь будет. И сильный, – сказал вдруг Илья Зурабович, взглянув на безупречное в своих помыслах синее небо.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросила Кира. Если бы на небе было хоть облачко, она бы не усомнилась в прогнозе.