Больше они никого ни о чем не спрашивали.
Почему-то стало неловко это делать. Риоль хотел спросить Крайста, о том, откуда взялась эта неловкость, но вопрос как-то не складывался, не формировался.
Крайст посмотрел на Риоля и проговорил очень тихо, как всегда отвечал на вопросы, которые ему не задавали:
– Просто чувствуешь себя диагностом в сумасшедшем доме. И понимаешь, что ничем не можешь помочь болезни…«Тебе, Крайст, удается отвечать даже на не заданные вопросы», – подумал Риоль.
– Нет ничего бессмысленнее, чем давать ответы до того, как тебя о них попросят, – проговорил Крайст.
– Есть, – толи улыбнувшись, толи поморщившись прореагировал на эти слова Искариот.
– Что?
– Давать ответы после……До столицы, купив твердые картонные прямоугольнички за деньги с напечатанным на них лицом хитроватого татаро-образного дядьки с чингизхановской бородкой и лысиной, занимавшей пол портрета, добирались на поезде, состоявшем из шести грязных вагонов для людей и двух чистых вагонов для почты.
Во главе этой пассивной механической хвостатости состоял маленький паровозик, сквозивший дымом паром и еще каким-то газом оранжевого цвета.
В ящике, изображавшем кабину, находилось три грязных машиниста, ругавшихся между собой и, в то же время, испуганно озиравшихся по сторонам.
И казалось, что эта запуганность отражалась на самом паровозике.
Тужившемся. Но делавшим это как-то робко.
Похоже было, что и машинисты и паровозик, дай им волю, разбежались бы кто куда, от греха подальше, в чем бы этот грех не заключался.
И еще, Риоль обратил внимание на то, что в поезде оказалось очень много людей в стоптанной обуви.
Как у Крайста.
Толькой крайстовы ботинки были стоптаны дальними дорогами, а у пассажиров в вагоне – долгой ноской.
– Вот ты уже и стал различать отличия разных половин того, что видишь, – прошептал Крайст.
Искариот, толи презрительно, толи огорченно глядел в окно:
– Остается только выяснить, какая из двух, увиденных половин является истиной…