Что такое Аргентина, или Логика абсурда

Рикардо избороздил моря и океаны вдоль и поперек за свою долгую моряцкую жизнь, а сейчас, будучи на пенсии, продает сделанные им из алюминиевых консервных банок мебельные гарнитуры: в них миниатюрные стулья, пуфики, диваны. Работа почти ювелирная, минимальные затраты, но больше всего ему нравится продавать свои изделия и разговаривать с покупателями. Стратегическое местоположение лотка #36 идеально: когда Рикардо не занят продажей, он любуется на океан, отражающийся в его глазах. Он рассказывает о своих плаваниях, и кажется, что цвет его глаз меняется в зависимости от моря и порта, о котором ведет речь: от лазурно-голубого, когда вспоминает о плаваниях в зоне Карибов, до серо-стального, когда развлекает меня историями о посещении Мурманска и Ленинграда в семидесятых. «Самое красивое, что я видел в этой жизни, – говорит он и тут же уточняет, – после моря, конечно… это русские женщины». Я покупаю у него стульчики, и, пока рассматриваю удивительные лампы, сделанные из морских раковин на соседнем прилавке, Рикардо упаковывает весь остаток своего товара, который купила у него темнокожая туристка. «Самое красивое в этой жизни, – говорит ей моряк, – это женщины с эбонитовым цветом кожи, мы с ними пили ром, пережидая цунами на Ямайке». Аргентинец, будь он моряком на пенсии или молодым ловеласом на милонге, в своем ДНК спрограммирован одинаково.

Товар продан, но Рикардо не спешит домой. До дома – час дороги на автобусе, и там не слышно и не видно моря, только пыль, что поднимается столбом от проехавшего автомобиля, да лай соседских и бездомных собак. Он живет один, и его моряцкой пенсии едва хватает на пропитание и оплату маленькой квартирки в бедном районе, где улицы не асфальтированы и не проведен газ в дома, – его надо покупать в баллонах, а цены на них выросли в несколько раз за последние годы. Но Рикардо отнюдь не жалуется. Ведь именно нужда заставила его придумать этот бизнес кукольной мебели из банок из-под кока-колы или бытовой химии; он их обшивает материалом и набивает ватой, а из обрезков делает элегантные ножки и спинки стульев и столов. Время, затраченное на каждый стул, не говоря о дороге и прочих, хоть и минимальных, но ощутимых его карману расходах, окупается и оправдывается скромным дополнительным доходом, который идет на сведение концов с концами. «Но самое главное, – признается моряк, – эта работа стала моей жизнью. Мне можно позавидовать: я целый день смотрю на море и дышу им. А иногда выдается особо удачный день, и я его провожу в разговорах с красивой сеньоритой», – он подмигивает мне, собирая лучиками морщины на загорелом обветренном лице морского волка и донжуана.

У соседнего лотка завязывается обсуждение последних новостей недели, говорят о результатах выборов в США, затем, как обычно, разговор переходит на аргентинских лидеров. Но политика не интересует Рикардо. Пожав плечами и посерьезнев, он мне говорит напоследок: «Есть всего лишь два типа людей: морские души и все остальные». И все мне становится понятно теперь, и знаю, как отвечать на вопросы удивленных друзей из разных стран, которые меня спрашивают, почему я исчезла в никуда и забралась на край земли одна. Мне все объяснил старый морской волк, в глазах которого навсегда отразился океан: по его теории, я – не из остальных.

Так тянулись безмятежные дни в Марделе, как будто в замедленной съемке, где обозначен каждый момент и наполнен солнцем, морем и теплом никуда не спешащих людей, пока мне не повстречался Джузеппе, и жизнь вдруг стала похожа на совсем другое кино.

Глава 14. Длинные руки мафии

Монашки купались в море в длинных юбках, облепивших их на удивление – кто бы мог предположить – стройные бедра. Сбежав со службы в своих серых шарфах, повязанных поверх белых платков, они плескались в океане, играя с пенными волнами точно так же, как девицы в стрингах и треугольничках купальных бюстгальтеров. Все это пестрое разнолюдье пляжа – дети, собаки, толстые матроны с термосами горячей воды для мате, стройные атлеты-спасатели, моделеобразные современные Венеры и католические монахини – сосуществовало в Счастливом городе в своей особой абсурдной гармонии.

Я смотрела на пляжных обитателей с завистью человека, которого отвлекают от такого естественного на побережье занятия, как дольче фар ньенто, – знаменитое итальянское определение ничегонеделанию. Вместо купальника и вьетнамок на мне были умеренно строгое платье и босоножки на каблуках. Проведение драгоценных пляжных часов за работой или отсиживанием в очередях различных бюрократических учреждений должно зачитываться в карму и искупать многие грехи, утешала себя я.