Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

Не полагаясь ни на каких божеств, мантры или мандалы, без необходимости разбираться в сложностях догматики и философии, я со всей ясностью понял, что значит быть хрупким, непостоянным существом в хрупком, непостоянном мире. Внимательность обострила мои ощущения всего, что происходило внутри и вокруг меня

Моя встреча с випассаной была совершенно случайной. Если бы она не появилась на моем пороге в тибетском институте, где я учился, сомневаюсь, что в то время я стал бы искать ее в другом месте. Семинар пробил первую брешь в здании моей веры в тибетский буддизм. Г-н Гоенка обучался в бирманской школе Тхеравады, которая основывается на учении палийского канона. Вскоре стало очевидно, что в тибетском каноне, где, как я был уверен, сохранилось каждое отдельное наставление, которое когда-либо давал Будда, не хватает большой части текстов, сохранившихся на пали, включая Сутту об основах памятования (Сатипаттхана сутта), на которой г-н Гоенка базировал свое учение.

После моего знакомства с випассаной я некоторое время обдумывал переход в какой-нибудь монастырь в Бирме, Таиланде или Шри-Ланке, чтобы продолжить совершенствовать эту практику. Все же моя приверженность традиции, в которой я был пострижен в монахи и приобщен к Ваджраяне, оставалась по-прежнему сильной, как и преданность моим тибетским учителям. Я также понял, что эффективность практики внимательности г-на Гоенки была до некоторой степени следствием всех моих размышлений об основах буддизма под руководством геше Даргье. Я считал, что, прежде чем перейти к изучению другой традиции буддизма, я должен был более крепко укорениться в той, к которой я уже принадлежал. Тем не менее, червь сомнений начал тихо глодать меня.

Те из нас, кто обосновался в Дхарамсале в начале 1970-х, чувствовали себя погруженными в атмосферу средневекового Тибета, в общество, почти не тронутое современностью, которое сохранило все традиции индийской буддийской логики, эпистемологии, философии, психологии, медитации, медицины, астрологии и искусства. Как если бы группа итальянских хиппи заплутала в Апеннинах и наткнулась в отдаленной долине на полноценный папский двор четырнадцатого века, которого каким-то образом не коснулась история. Центром всего был сам Далай-лама, на котором лежала грандиозная ответственность по заботе о ста тысячах тибетских беженцев в Индии, и как задача по привлечению внимания мировой общественности к трагическому положению Тибета.

Но мир игнорировал его. Когда я попал в Дхарамсалу в 1972 году, он еще не бывал ни в Европе, ни в Америке. После исторического посещения Китая президентом Никсоном в феврале того года, та скромная помощь Соединенных Штатов, которую они оказывали тибетцам, и вовсе сошла на нет. В изоляции в Индии, без влиятельных друзей, Далай-лама мог только с ужасом узнавать новости, просачивавшиеся через границу, о чудовищном разрушении его страны руками хунвэйбинов. Хотя в 1974 году он получил приглашения в Лондон и другие европейские столицы, ему пришлось ждать целых двадцать лет после своего побега из Тибета, вплоть до 1979 года, чтобы Государственный департамент США, под управлением Картера, согласился выдать ему визу. Все это – несмотря на гнев Китая из-за того, что США якобы «вмешиваются во внутренние дела Родины».

Осенью 1974 года я был среди небольшой группы студентов из Библиотеки, которые обратились к Далай-ламе за советом по поводу проекта перевода Руководства по пути бодхисаттвы (Бодхичарья-аватары) Шантидэвы, классического текста индийского буддизма Махаяны восьмого века, весьма почитаемого тибетцами. Его Святейшество с восторгом воспринял нашу идею и поддержал наше начинание. В течение следующего года геше Даргье прошелся с нами по всему тибетскому тексту, подробно разъясняя каждое слово и каждую строчку, закладывая прочный фундамент, на котором можно было составить английский перевод.