Что такое фантастика?

В мире фантастики все возможно, и потому он удивительно многообразен. Мы стрижем овец, а где-то на далеких планетах стригут квилов (рассказ Роберта Шекли «Рейс молочного фургона»). От квилов пользы больше, потому что изделия из их шерсти огнестойки и практически вечны. Но по той же причине стричь квилов труднее, чем овец: их шерсть содержит железо. И еще их сложно транспортировать с планеты на планету, особенно вместе со смагами (инопланетными собаками) и фиргелями (живыми холодильными установками такой мощности, что они могут, пробудившись от спячки, заморозить космический корабль; их держат на жарких планетах для смягчения климата). Всем этим животным нужны разные условия полета, и то просыпаются фиргели, то перестают есть квилы, то уменьшаются до микроскопических размеров смаги — поди сыщи!

На Земле тоже возможно многое. Скажем, мутанты. Кто знает, не приобретет ли человек в результате мутаций каких-то таких качеств, которые сделают его очень непохожим на человека теперешнего? Таких качеств, которые кажутся нам сейчас невообразимыми? Так появляется серия рассказов Генри Каттнера о семье мутантов Хогбенов — людей простых, непритязательных, только вот немного обидчивых. Они терпеть не могут, когда на них обращают внимание, а еще пуще — когда придумывают всякую напраслину, вроде того, например, будто у крошки Сэма три головы. Скажут же такое! У него отроду больше двух голов не было!

Причудливые гротескные существа снова заполонили фантастику. Проблема личности в сегодняшнем мире оказалась для нее так же трудна, как и для литературы любого другого рода. Фантастика пытается ее обойти, порою не без успеха. У нее для этого — исключительные возможности.

И все же фантастике приходится раз за разом возвращаться к этой проблеме. Она слишком широко и определенно поставила вопрос о месте человека в мире и должна дать на него такой же значимый ответ.

Ответ этот прост: чтобы привести человека в соответствие с сегодняшним меняющимся миром, надо его переделать. Переделать так основательно, что эту переделку можно будет сравнить с новым актом творения.

Глава VII. Как сотворить человека?

Ничто так не привлекает читателей, как рассказ о благах, которые сулит им развитие техники. Поэтому большинство из тех, кто в 1914 году взял в руки только что вышедший сборник статей Герберта Уэллса «Англичанин смотрит на мир», наверняка прежде всего заглянуло в статью «О некоторых возможных открытиях». Надо думать, статья эта их разочаровала. Правда, Уэллс рассказал об электрических приборах, которые услужливо придут на помощь людям в быту, о дешевых путешествиях, о новой планировке городов, — но как-то уж очень бегло. В основном он говорил о другом — о том, как должен перемениться сам человек. Не только в умственном или нравственном, но и в прямом физическом отношении. Тема эта вряд ли показалась чересчур привлекательной. Уэллс говорил отнюдь не о постепенной эволюции человечества или всеобщей привычке к спорту, а о хирургических операциях, которым со временем будут подвергать всех подряд в целях совершенствования человеческого тела.

Ранее Уэллс уже писал о переделке живой природы путем прямого хирургического вмешательства, причем задача этой переделки была почти та же. В «Острове доктора Моро» речь шла об «очеловечивании» природы, сейчас — о дальнейшем «очеловечивании» самого человека, о лучшем приспособлении его тела к его теперешнему образу жизни.

В «Острове доктора Моро» Уэллс, впрочем, не скрывал ужаса, который охватывал его при мысли о насильственных методах подобной переделки. Самые существа, возникшие в результате этих мучительных операций, кажутся ему уродливыми, химерическими, отталкивающими. Он принимает их как необходимость — не больше, а самый его роман звучит как повествование о мучительных путях цивилизации.

В статье 1914 года он также не скрывает своих эмоций.

«Пожалуй, если ко мне в гости явится таким образом “препарированный” джентльмен, у которого извлечено почти все содержимое брюшины, увеличены и усилены легкие и сердце, из мозга тоже что-то удалено, чтобы пресечь вредоносные токи и освободить место для развития других участков мозга, то мне с трудом удастся скрыть невыразимый ужас и отвращение, даже если я знаю, что при этом возрастают его мыслительные и эмоциональные способности, обостряются чувства и исчезает уставание и потребность в сне»[177], — пишет он. Но Анатоль Франс недаром назвал Уэллса редким типом мыслителя, который не боится своей мысли. Как ни отталкивал Уэллса измысленный им «препарированный джентльмен», он отнес свое отвращение за счет собственной ограниченности, а не за счет недостатков своего предполагаемого гостя. Стоит привыкнуть к подобного рода трансформациям человеческого тела, говорит он, и мы перестанем видеть в них что-то отталкивающее.