Что такое философия?

Но это «оказываться» означает, разумеется, оказываться занятым чем-нибудь в мире. Я состою на моих занятий тем, что имеется в мире, а мир состоят ив того, что меня занимает, и только. Заниматься — значит делать то или другое, — например, мыслить. Мыслить — значит создавать, например, истины, создавать философию. Заниматься — значит создавать философию, или делать революцию, или свертывать сигарету, или дознаться или творить эпоху. Это то, что в моей жизни есть я. Что касается вещей — каковы они? Что существует в той изначальной перспективе и первичном способе бытия, при котором они живут для меня? Меня — совершающего действия — думающего, бегущего, двигающегося или ожидающего. И что такое сделано? Любопытно! Сделанное — это тоже моя жизнь. Когда я занимаюсь тем, что жду, явление — это ожидание, когда я сворачиваю сигарету — явление не именно сигарета, а мое свертывание ее, сигарета сама по себе, вне моей деятельности, не обладает первичным бытием — это заблуждение античности. Первичное бытие — это то, что я делаю руками, начиная свертывать ее, и когда я заканчиваю это действие, она перестанет быть предметом свертывания, становится другим предметом — который следует зажечь и потом — курить. Ее истинное бытие заводится к тому, что она представляет собой как предмет моих занятии. Она не сама по себе — продолжающая существовать, помимо моей жизни, моих действий по отношению к ней. Ее бытие функционально, ее функция в моей жизни такова: это бытие для — для того, чтобы я делал с ней то или другое. Тем не менее, подобно традиционной философии" я говорю о бытии вещей как о том, чем ни обладают сами по себе, и помимо того, как я манипулирую ими или они служат мне в жизни — я употребляю понятие «бытие» в устоявшемся смысле; а из этого действительно следует, что, когда я перед какой-либо вещью абстрагируюсь от ее первичного бытия, то есть ее бытия служебного, обиходного и испытанного, и обнаруживаю, что вещь не исчезает, когда я не занимаюсь ей, а остается где-то вне моей жизни, возможно в ожидании, что в другой раз сможет мне зачем-то пригодиться. Прекрасно; но тогда это бытие в себе, а не для моей жизни возникает вследствие того, что я абстрагирую его от моей жизни, и абстрагирование тоже дело и занятие — занятие, состоящее в том, чтобы не жить существованием этой и другой вещи, в том, чтобы полагать ее отдельно от меня. Стало быть, это бытие вещей для себя, их космическое и продолжающее существовать бытие тоже является бытием для меня, это то, чем они являются, когда я перестаю жить ими, когда а делаю вид, что не живу ими. Эта изображаемая ситуация, которую я бы не назвал ни неистинной, ни ложной, а лишь виртуальной, в которой предполагается, что я не существую и, стало быть, не вижу вещи как существующие для меня и спрашиваю себя, каковы они будут тогда, — эта ситуация виртуального пребывания вне себя, или не жизни, представляет собой ситуацию теоретическую. Знаете ли вы, что, признавая правоту-Фихте и продолжая теоретизировать, философствовать, значит собственно говоря, не жить — именно потому что это форма жизни — теоретическая жизнь, созерцательная жизнь. Теория и ее крайняя форма — философия — это исследование того, как жизнь может выйти за пределы самой себя, не заниматься собой, не интересоваться вещами. Но не интересоваться вещами — это не пассивное состояние, это форма проявления интереса: то есть интересоваться вещью, отсекая нити жизненного интереса, которые связывают ее со мной, спасая ее от погружения в мою жизнь, оставляя ее одну, в чистой отсылке к самой себе, ища в ней ее саму. Ведь не интересоваться вещами — это интересоваться самостью каждой вещи, наделять ее независимостью, существованием, можно сказать, индивидуальностью — начать смотреть на нее, исходя из нее самой, а не из меня. Созерцание — это попытка перевоплощения. Но это — поиск в чем-то того, что в деле содержится абсолютно своего собственного и отсекание всякого моего пристрастного интереса к нему, отказ от его употребления, не желание, чтобы оно мне служило, а мое незаинтересованное служение ему, чтобы оно видело себя, обнаружило себя и оказалось самим собой и для себя — это, это… не любовь ли это? Значит, созерцание в своих истоках — это акт любви, если предположить, что любить в отличие от желать — это попытка жить, исходя из другого, ради него выходя за пределы себя. Древний божественный Платон, которого мы отрицаем, продолжает щедро жить в нашем отрицании, наполняя его, вдохновляя его, придавая ему аромат. Так, мы обнаруживаем в совершенно новой, другой форме его идею об эротическом происхождении познания.