Несмотря на все свое разнообразие, в массовом сознании интеллектуальная история по-прежнему ассоциируется с изучением трудов великих философов. Автор блестящих и спорных работ, немецкий историк Фридрих Мейнеке однажды вступился за изучение наследия этих «мертвых белых мужчин», указав, что при исследовании философской мысли прошлых эпох неизбежно придется двигаться от одной горной вершины к другой. Иллюстрацией этого положения служит спор о нравственности между сторонниками и противниками политики «государственных интересов»[19]
. Лесли Стивен, создатель «Словаря национальных биографий» («Dictionary of National Biography») и автор нескольких работ в сфере интеллектуальной истории, оправдывал изучение лучших умов прошлого, прибегая к метафоре «переходящего факела»[20]. При этом Стивен видел ценность своего «Словаря» в фиксации мыслей «второстепенных» персонажей, благодаря чему он более объективно отображал «историю мнений». Этот подход, разумеется, содержал в себе отголоски теории о том, что историю творят великие мужи, нередко ассоциируемой с Гегелем. Если исторические изменения происходят благодаря деяниям великих мужей и великих авторов, то это дает историкам право игнорировать народные массы, а также менее крупные философские светила, поскольку те не имеют серьезного значения как исторические акторы. Еще одно оправдание дает история философии. Философы занимаются вечными вопросами, а с этими вопросами лучше всего знакомиться, обращаясь к величайшим книгам. Аналитический разбор, проверка и оценка аргументов, содержащихся в великих произведениях, – жизненно важное эвристическое начинание. Этот подход до сих пор оказывает влияние на изучение и преподавание истории философии в университетах. Учебные курсы выстраиваются вокруг знакомства с трудами великих философов от Платона до Ролза. Такой подход к текстам нередко противоречит принципу историзма в том смысле, что студентам предлагают заняться критическим разбором изучаемого произведения, оценкой выдвигаемых философами тезисов о справедливости, правах, нравственности, свободе и многом другом. Цель такой стратегии – заставить задуматься о том, каков гипотетический вклад философа прошлого в нынешние дискуссии на аналогичные темы. В итоге слабые студенты тратят время без особой пользы. Порой я сталкиваюсь с попытками выяснить, что думал Адам Смит насчет рас, классов и гендера, употребляя эти термины в их нынешнем значении; ответ – ничего или почти ничего, а если и думал, то это вряд ли добавит что-то внятное к нашим представлениям и о мире Смита, и о нашем собственном[21]. У умного же студента, проработавшего главный труд изучаемого философа и другие тексты, в итоге возникает ощущение, что он вполне овладел системой его аргументации и способен оценить значимость этого мыслителя для нашего времени, отчасти благодаря пониманию сильных и слабых сторон его доводов, проверенных применительно к современной проблематике.Интеллектуальный историк может соблазниться этим подходом, но один из тезисов нашей книги состоит в том, что подобная деятельность не является интеллектуальной историей. В качестве иллюстрации можно сослаться на автобиографическую книгу Джона Барроу «Подвижные воспоминания» («Memories Migrating», 2009), где он описывает свое посещение Отдела истории идей при Австралийском национальном университете в Канберре, которым в 1980-х гг. руководил марксист Юджин Каменка. Барроу ожидал встретить там круг единомышленников, но был потрясен, столкнувшись с пренебрежительным отношением Каменки к работе самого Барроу об Уолтере Баджоте. Каменка считал, что такая второстепенная фигура если и внесла, то весьма скромный вклад в интеллектуальную историю. На это Барроу возразил, что те, кого мы считаем крупными фигурами в истории философии, возможно, приобрели этот статус далеко не сразу и что те труды, которым мы придаем величайшее значение, вероятно, не ценились столь же высоко в прошлом. Короче говоря, современная мода – сама по себе продукт случайностей и нечаянностей. Это один из важнейших уроков, которые дают нам исследования в сфере интеллектуальной истории.