Что такое «не везет»

Через три дня всем велели прийти в красный уголок. Светка и Усов стояли перед столом с зеленым сукном. За столом сидел управдом и еще старики со двора. Красный уголок был полон пенсионерами. Светкина мать скрыла от отца, что ее вызвали из-за плохого поведения дочки. Она сидела рядом с Генкиной бабушкой. Та плакала, стеснялась, что плачет, и украдкой вытирала глаза платком. Светкина мать утешала Генкину бабушку, а сама думала, что вот передалось дочери плохое от Усова, а хорошего он от нее не набрался.

В углу, возле двери, сидел Мишка Гаврилов, положив на колени папку. Ему было очень обидно, что опять на класс пятно из-за Усова. А тут еще Светка. И как это такие люди вечно все делают во вред себе и другим, а после за них отвечай…

В дверях появился Сонкин.

— Иди отсюда! — зашептала Светка.

— А я тоже красил, — сказал ей Сонкин.

— Не ври, ты не красил!

— Нет, я красил!

И Сонкин встал рядом с Усовым и Светкой.

Управдом сказал, что поступила жалоба на хулиганов чистейшей воды. И посмотрел на Тимофеича. Тот утвердительно кивнул.

— Они, — сказал управдом, — загрязняют территорию двора, безобразно разукрасили чистую стену. Это так оставлять нельзя.

— Ни в коем случае! — подтвердил Тимофеич.

— И родителей таких нужно бы привлекать, — прибавил управдом. — Потому как это хулиганство чистейшей воды!

Почему чистейшей воды, Усов не понял.

Потом слово взял пенсионер Тимофеич. Это он во дворе вкопал стол и скамейки, чтобы было где играть в «козла». По случаю заседания он даже побрился.

— Здесь сейчас, где вы сидите, кипит жизнь, — сказал он. — И каждый должон в ней участвовать. А они всем мешают. Да! Ну, еще бы написали на стене какой-нибудь хороший лозунг. Так ведь нет, понимаешь! Изобразили какую-то абстрактную живопись, которую смотреть противно!

«Сейчас браконьерами назовет», — подумал Сонкин. Но про рыбу Тимофеич решил не вспоминать.

После него встала старушка-лифтерша.

— Нам, — говорит, — отпускают большие средства на жилой фонд, а находятся вот такие несознательные, которые расхищают этот фонд. Это они пишут мелом ругательства, и лифт ломают в новом доме номер семнадцать, и тушат окурки об стену в подъездах. Я бы это дело так не оставила. Может, их нужно вообще выселить из нашего прекрасного города. Пусть в другой раз знают, как мазней замазывать стену…

Светка молчала: она испугалась. И только глазами моргала. Усов тоже молчал и, как всегда, ушами шевелил. А Сонкин (и кто его только просил?) не выдержал:

— Чего замазывать? Стена же была грязная! Ее все равно сносить надо.

Может, лучше бы Сонкину промолчать?

— Ишь вы какие? — сказал Тимофеич. — Сносить! Ежели всякий молокосос сносить будет, что захочет, это что же будет? Он думает, очки надел — и уже можно сносить! Не вашего ума это дело!

— Нет, нашего! — вдруг крикнула Светка. — Мы ведь лучше сделали. Вам же веселей тут в «козла» играть.

— Мне веселей не надо! — отрезал Тимофеич. — Мне и так весело. «Козлом» я никому вреда не приношу. Провожу свой пенсионный досуг. А из-за вас я нынче не играю в «козла». Сижу тут, понимаешь…

— Позвольте мне сказать слово!..

Все повернулись к двери. Там у стены стоял старый художник Аркадий Михайлович. Никто не заметил, как он пришел. Он немного помолчал, помял в руках шляпу и начал говорить мягко и тихо, как будто он уже десять раз это говорил.

— Вы видите, я старый, седой человек, — сказал он, и действительно все это видели. — В этом доме я живу дольше вас всех. И даже Тимофеича помню, как он тут во дворе лоботрясничал… Я самый старый человек и думаю, что ни к чему сгущать краски. Возможно, дети виноваты, нарисовали на стене, где нельзя. Но никакая это не абстрактная живопись, а самая обыкновенная. Выступавшие здесь просто не в курсе. Вон мексиканский художник Сикейрос целые стены разрисовывает.

— Ты нас Сикейросом не пугай! — сказал Тимофеич. — Мы сами понимаем, что к чему…

— По-моему, — продолжал Аркадий Михайлович, — даже неплохо нарисовано.

— Зря ты становишься на их защиту, — напирал Тимофеич. — Верно я говорю?

Это он обратился к управдому.

Управдом не знал, как быть, и промолчал. И не наказать нельзя. И Тимофеич — вредный, с ним лучше по-хорошему, и палку перегнуть управдом боялся.

— Еще надо проверить, где они краски взяли, — твердил Тимофеич. — Может, на стройке украли, а, Сикейросы?

— Ну, я вам советую не забываться! — возмутился художник.

— В школу мы все-таки письмецо напишем, — продолжал, не слушая его, Тимофеич. — Пусть знают, какие они хулиганы. Напишем письмецо, пусть их накажут по пионерской или какой там линии. А то они что думают? Выйду на улицу и буду делать, что захочу. Чего доброго, везде станут рисовать свою, понимаешь, живопись…

Ребята выбежали из красного уголка, чтобы ни с кем не разговаривать.

Мишка вышел за ними следом, постоял, хотел что-то произнести, но махнул рукой и отправился к своему парадному.

— Надо было сказать, что Тимофеич сам браконьер несчастный! — крикнул Сонкин, догнав Усова.

— Не, не надо! — решил Усов. — Скажешь — доказательства нужны. А у тебя они есть? То-то! Тебе же и достанется…