Что там впереди, за поворотом?

Девочка снова как-то поникла и грустно ответила:

– За полгода разве узнаешь? Вообще-то плохо.

– Не сошлись характерами?

– А как они сойдутся, характеры? Два совершенно чужих человека начинают жить вместе. В семье многое общее, а характеры... даже в детях остаётся характер одного из родичей.

Я заинтересовался.

– Он был плохой, муж твой?

– Он ничего мне плохого не сделал.

– Может быть, ты? Извини, но женщины иногда такую кашу сварят, самим есть тошно. Если можно, расскажи.

Таня поморщилась, несколько раз кашлянула, словно решая, говорить или нет, наконец решительно вскинула голову:

– Хорошо, слушай.

Послушаем, убьём время. Все романы похожи друг на друга. Сначала человек с удовольствием теряет голову и без неё спешит наделать как можно больше глупостей. Потом вдруг замечает, что глупостей сделано больше, чем нужно, и бросается искать свою голову. Кое-как находит. Но тут оказывается, что когда-то где-то он и сердце потерял. А сердце, оно маленькое, не скоро найдёшь. Вот только сюжеты этих романов разные: у тех, кто поглупей, – скучные, кто поумней – красивее. А что у Тани?

– Мне тогда пятнадцать лет исполнилось...

Всё ясно: охи, ахи, «шёпот, робкое дыханье, трели соловья»... Я лёг навзничь. Звёзды, много звёзд. Интересно, а которая из них Альтаир? Эта? Та? А зачем она мне? Просто название красивое, мелодичное, неземное – Альта-а-ир...

ОРГАН ДОМСКОГО СОБОРА

Мне тогда пятнадцать лет было, а с мальчиками я кадрилась вовсю. Нет, ничего такого не позволяла. Так и жила: днём школа, вечером какая-нибудь компашка. А что ещё делать?

Посёлок наш, Лемихово, маленький. Замечу, он от Кедрова в пяти километрах, а Клязьма через Кедрово протекает и, стало быть, дальше мне ехать некуда, понял?..

Так вот. В посёлке пять двухэтажных кирпичных домов, школа, клуб и десятка три деревянных домишек, даже улица одна, как в деревне. Есть ещё маленький заводик. Мальчиков в посёлке мало, а девчонок – плюнуть некуда. Но я не боялась конкуренции. Уже в тринадцать лет моей фигурке все девчонки завидовали, а пацаны просто балдели.

Я уже в седьмом классе и вино пробовала, и курить, а отчаянная была – ужас. Бывало, пойдём с подружкой, Лариской, купаться на Клязьму. Искупаемся и начинаем высматривать на другом берегу рыбаков. Если молодой, мы его не трогали. А если пожилой, разденемся совсем, выйдем к воде и орём: «Эй ты, мужик, иди к нам!» Ох и злились дядьки. А нам смех. Пока он раздеваться будет да реку переплывёт, мы до дома добежать успеем...

Окончила восемь классов и осенью познакомилась с одним мужчиной и, наверно, с ума сошла. Ничего, кроме него, в жизни не осталось. Он был человек моей мечты, тридцать лет. Инженер. Квартира в Кедрове. Собственный голубой «Москвич». Не то что мои мальчики: стихи читают, пижонов из себя строят, а как что, даже целоваться не умеют. Разве они могли оценить меня? А он оценил... через месяц.

Целый день мы гуляли в лесу, выпили немного. Потом поехали в город. Случайно у подъезда его дома машина сломалась. Случайно пошёл дождь. Зашли в квартиру. Случайно в холодильнике оказалась бутылка шампанского. Выпили. Слушали магнитофон.

Сидели на полу, на ковре, почему-то в разных углах комнаты. Негромко говорили. О чём? Не помню, хотя совершенно трезвая была.

И вдруг я с ужасом подумала, что этот вечер кончится, что мне скоро придётся возвращаться в свой тёмный, грязный посёлок, что до завтра очень долго, что сегодня он останется совсем один, будет слушать магнитофон, шорох дождя и думать обо мне. Я словно оглохла и ослепла. Встала и выключила свет...

Потом я сказала, что нас не распишут, потому что у меня и паспорта ещё нет. Он очень испугался. Утром поехали ко мне говорить с матерью...

Ты спросишь, а как смотрели на мои похождения дома? Да, по сути дела, и смотреть-то было некому. Отец умер. Сердце у него было слабое, а пил он сильно. Мамаша тоже выпивала и воспитание своё ограничила тем, что таскала меня за волосы, потом плакала, а на следующий день покупала мне какую-нибудь обновку, платье, туфли или ещё что. Денежки у неё были. Она в заводском буфете работала, но не думай, не шельмовала. Наша бабка умерла и оставила десять золотых колец. Бабка генеральшей была с тех ещё времён, но это неинтересно... Мать эти колечки и загоняла по надобности...

Приехали ко мне. Полдня уговаривали мать отпустить меня «жить к нему». Чего-чего, но «жить» – этого мать не ожидала. Она сидела у окна и почему-то спокойно грызла семечки. Два часа молчала и грызла семечки.

А я кричала, умоляла, угрожала повеситься, в конце концов уговорили. «Только детей пока не надо, – сказала мать, – и людям на глаза не лезьте».

В посёлке моё имя не сходило у бабок с языка. Подружки таращили глаза, как на королеву, и с завистью разглядывали золотое кольцо, которое я стала носить.

Учиться мне не хотелось. Он не настаивал. Он вообще всегда и во всём стал соглашаться со мной и мне угождать.

Но почему-то мёду мне даже на один месяц не хватило. Оказалось, что ничего особенного не произошло. Те же кастрюли, стирка. Ни друзей, ни подруг.