Что-то на айтишном. Продуктовый подход к развитию личности

Чудовищное давление всей этой истории извне дополнялось невыносимыми материнскими стонами каждый раз, когда я звонила ей. Я старалась рассказывать только хорошее: о том, что меня радует, о том, каких классных людей я встречаю, о том, какое красивое море. Но в ответ я слышала только немой укор и всхлипывания, что мне надо ехать домой. Это бесило, я начинала заводиться и орать на всю улицу, не заботясь о том, что на меня оборачиваются люди. Несла я что угодно, только не то, что было на самом деле: я стараюсь все починить, я стараюсь выжить, я уже многое сделала и во многом преуспела. Параллельно думалось: ты даже не представляешь, от какой правды я тебя ограждаю, и насколько мне стыдно вернуться домой побитой собакой, потерявшей остатки самоуважения в мясорубке событий. Закончив разговор, часто просто бросая трубку, я зверем оглядывалась по сторонам и шипела сквозь зубы, как будто в оправдание: вот поэтому я ей не звоню – и снова пропадала с радаров на недели или месяцы, сейчас уже и не вспомню.

Сепарация – это процесс психологического отделения ребенка от родителей и становление его как отдельной здоровой личности. Неправильно пройденный (или не пройденный вообще) процесс сепарации приведет к тому, что ты достигнув зрелости, психологически застрянешь в отношениях с родителями.

В марте 2020-го пришел ковид, я потеряла работу и в первый день после объявления карантина курила на балконе у друга, пытаясь понять, что делать дальше. Позвонила мама, рыдала в трубку, говорила, что по телевизору показывают ужасные вещи про Израиль. Снова просила вернуться домой. А у меня просто не было сил ни на что: ни делать хорошую мину при плохой игре, ни выдумывать новые способы выживания, ни успокаивать мать. Я сказала: «Ладно», – и уже на следующий день одним из последних самолетов летела в Москву, а оттуда – телепортом по своему самому ненавистному маршруту Курский – Белгород.

Не знаю, как они вынесли меня в эти первые два месяца после возвращения. Нельзя было не заметить, насколько я не в себе, хотя мне казалось тогда, что я неплохо это скрываю. Я срывалась и орала, запрещала к себе прикасаться, рыдала целыми днями. Случилось самое страшное: я вернулась туда, откуда с трудом вырвалась в 17-ть и от чего отбивалась до 30-ти. Я не жила с родителями со школы, и мы не проводили вместе дольше недели, поэтому неясная перспектива будущего в их доме уничтожала меня изнутри. Теперь я снова в их полной власти, в зависимости моральной и физической, в тюрьме, из которой нет выхода. Казалось, что это длится целую вечность, хотя прошла всего пара недель. А потом я начала выбираться и оказалось, что все совсем не так, как виделось.

Я осознала, что теперь я тоже взрослая. Мне не 17-ть, и даже не 30-ть, я старше. Поэтому хорошей идеей показалось начать вести себя как взрослая и перестать устраивать подростковые истерики. У них не было никакой власти надо мной, я могла встать и уйти в любой момент, потому что есть ноги, чтобы это сделать, и голова, чтобы придумать, как жить дальше самостоятельно. А если я этого не делаю, значит, меня и тут неплохо кормят, поэтому стоит как минимум быть благодарной за то, что они дали мне крышу над головой, когда я оказалась в паршивой ситуации. Не устраивает – дверь в известном направлении.

Я поняла, что они такие же взрослые, как и другие. Почему-то я не устраиваю показательных выступлений окружающим, которые не являются моими родителями. Взвешиваю слова, думаю, что говорю, не выливаю поток своих эмоций и, если не согласна, общаюсь с помощью аргументов. Однажды у нас случилась ссора на тему ЛГБТ, где папа был очень эмоционален, а я встала в позу. Прокручивая позднее тот вечер в голове, я поняла, что будь на его месте любой другой мужчина такого же возраста, я бы вела себя совершенно иначе.

Я должна была им все объяснить. Не обязательно рассказывать все шокирующие подробности, но как минимум прокомментировать свое состояние, рассказать о своих чувствах. Дать понять, что мне нужно время на пересборку, а дальше я начну возвращаться к нормальной жизни. Поделиться планами, если они есть, или сказать, что сейчас плана нет, но я делаю все, что от меня зависит, чтобы быть в ресурсе его создать. Просто если бы свой приют я обрела в любом другом месте, наверное, я бы так и сделала, потому что никто не стал бы бесконечно терпеть в своем доме пребывание человека в пограничном состоянии без работы, который неизвестно когда съедет. Родители, конечно, были только рады, что я дома, но взрослые люди, кажется, ведут себя именно так.