Герман не спеша и с удовольствием завтракал. И думал о том, что сегодня ночью он как-то качественно перетряхнул голову. Потому что он теперь и в Ольге Тимофеевне видел человека, а не только обслуживающий персонал. Она ведь, между прочим, ездила с ним в больницу, когда Костя в компании своих дружков-идиотов засадил себе в мякоть большого пальца пулю из воздушки. Герман тогда перепугался жутко, а Ольга Тимофеевна взяла командование на себя.
Хорошая женщина.
А самая лучшая на свете женщина сейчас спит в его спальне.
Герман какое-то время молча смотрел на кровать. Марьяна так и не проснулась. Лежала на боку, засунув под подушку ладонь. Одеяло укрывало ее до начала груди, а с другого конца одеяла выглядывали кончики пальцев ног с темно-бордовыми каплями лака на ногтях. Светлые волосы в очаровательном беспорядке разметались по подушке.
Картина, как он стаскивает с Марьяны это одеяло, обнимает, тискает, лапает, ласкает, а потом берет — теплую и сонную — была невероятно яркой. И совершенно неуместной.
Ему надо на работу. У него на утро назначено совещание с безопасниками. Ему, в конце концов, надо разрулить всю эту нелепую дичь, которую эта безмятежно спящая женщина уже успела натворить.
В общем, дел — невпроворот. Герман вздохнул — и пошел в гардеробную. Одеваться.
Перед уходом он написал Марьяне записку. Обстоятельную. Такую непредсказуемую женщину нельзя оставлять без четких инструкций.
Герман еще раз перечитал записку. Зацепился взглядом за постскриптум. Почувствовал, что губы сами собой улыбаются. Главное, чтобы Марьяна не восприняла это как вызов. И не сбежала из его квартиры. Но она ведь разумная женщина. Пусть и с чертовщинкой, но в целом разумная.
Или нет?
Герман не стал ничего исправлять в записке. Он понял, что эта непредсказуемость ему… нравится.
Нравится!
Герман смотрел на лежащий перед ним на столе предмет. Это был ключ от квартиры Марьяны.
Совещание завершилось, все технические и организационные вопросы решены, указания специалисты получили. А теперь надо решать вопрос принципиально. И, кроме Германа, решить его никто не может. Но он медлил.
Как действовать и о чем и с кем говорить, он представлял. Не хватало какой-то определенности. В том числе и у него в голове. Герман никак не мог сосредоточиться. Никак не мог привести себя в привычное состояние острой ясности мысли. Герман взял телефон — и едва не вздрогнул, когда прямо на его глазах контакт «Марьяна Левандовская» прислал ему фото.
Это его стол, его посуда — тарелка и чашка. На тарелке запеканка, в чашке кофе. Следом пришло сообщение.
Герман ничего не ответил. Он ждал. И следом пришло еще одно сообщение.
Герман почувствовал, что улыбается. Почувствовал, что привычная ясность мысли вернулась. Его пальцы быстро набрали одно слово.
А потом Герман набрал другого абонента.
— Иван Кириллович, приветствую.
— Что, Гера, все-таки бахнуло? — ответили ему после небольшой паузы.
Герман не удержался и вздохнул. С Иваном они слишком давно знают друг друга, чтобы притворяться.
— Бахнуло, Вань.
— Кого зацепило?
Вопрос не праздный. Как вот отвечать только? Самого Германа тронуть побоялись. С Костей Герман поговорил, ночь сын провел спокойно и без происшествий.
Но охранника Герман на всякий случай в университет с Костей отправил, несмотря на фырканье сына. Пообещал, что это только на один день.
Герман понимал, что перестраховывается. Что единственный человек, который реально себя подставил в этой истории — это Марьяна. Которая сейчас, как умная послушная девочка, пьет кофе у него дома.
— Левандовскую начали прессовать. Разнесли квартиру, забрали ноутбук.
— Совсем по жести, что ли, пошли? — в голосе Дегтярева слышалось удивление пополам с раздражением. — С ней самой-то что? Избили? Износ?