Что ты ищешь?

Мансарда, которую снимала Эля, была довольно маленькой и имела всего одно окно — зато с видом на Часовую башню. Летом здесь было душно, а зимой холодно, поэтому лучше всего тут жилось весной и осенью, когда не приходилось укутываться во всю имеющуюся одежду, и не надо было распахивать настежь окно, благоговейно ловя любое дуновение ветерка. В мансарде имелась печка, соединённая общей печной трубой с камином на первом этаже. Много места у окна занимал письменный стол, вечно заставленный книгами и стопками бумаги — неизменными атрибутами жизни учителей. Имелась маленькая кладовка — по совместительству шкаф. Но предметом особой гордости девушки являлось зеркало в резной деревянной раме, висевшее здесь ещё до её заселения. Не то чтобы она часто любила в него смотреться — просто оно прекрасно расширяло пространство.

Положив шляпку на старое кресло, стоявшее в углу, Эля занялась ревизией полок, где хранился чай, кое — какие лекарства и всякая всячина. Для этого ей приходилось вставать на цыпочки и вытягивать шею, однако ничего, кроме уже упомянутого чая, выявлено не было. Вздохнув, девушка достала пухленький мешочек, наполненный сухими листьями мелиссы и крапивы и водрузила его на стол. Тут как‑то вспомнилось, что для чая необходима вода — за ней пришлось спуститься на первый этаж, где обитала миссис Бергер — хозяйка дома — приятная, но строгая пожилая женщина. Вежливо осведомившись о её здоровье и выслушав жалобы на погоду, учительница подавила в себе желание одолжить у хозяйки немного денег до зарплаты — миссис Бергер не отказала бы, но сделать это не позволяла совесть — девушка и так уже задерживала оплату за этот месяц. Пожилая женщина была очень даже неплохо обеспечена — после смерти мужа — торговца пятнадцать лет назад, она унаследовала всё его состояние, на которое, особо не шикуя, она и жила до сих пор, кроме того, получая дополнительный доход со сдачи нескольких комнат в доме на улице Подорожника.

Поднявшись к себе наверх с небольшим чайником полным воды, Эля растопила печь и поставила его греться. Расстегнув платье, при этом проклиная портного, который вздумал расположить пуговицы на спине, девушка сменила его на более удобный туалет — нечто похожее на ночнушку и одновременно на наряд среднестатистического привидения, каким его любят изображать на гравюрах, иллюстрирующих детские книги. Эту свободную, украшенную полуистлевшими кружевами одежду, она нашла в сундуке, когда впервые осматривала мансарду и, с разрешения хозяйки, утверждавшей, что это принадлежало её прабабушке, стала использовать как домашнее платье. Развешивая на спинке стула свой серый учительский наряд, девушка внезапно вспомнила о кошельке, подобранном на мосту. Достав из кармана бархатный мешочек, она взвесила его на ладони, ощущая пальцами проступающие сквозь ткань рёбра монет и тяжело вздохнула.

— Это чужие деньги. Мне нельзя их тратить. — Напомнила она сама себе. — Но посмотреть‑то можно…

Начиная тихо себя ненавидеть, Эля ослабила тесёмки кошелька и высыпала его содержимое на кровать. В тусклом свете заходящего солнца на покрывале маняще переливались золотые монеты. Они сулили вкусную еду и красивые новые сапожки, но девушка лишь ещё раз вздохнула и, отмахнувшись от зловредного нашёптывания, подбивающего её на попрание собственных принципов, стала складывать деньги обратно. Среди холодных металлических кругляшей рука внезапно наткнулась на что‑то выпуклое и абсолютно гладкое. Эля с интересом повертела в руках брошь из белого непрозрачного камня в серебряной оправе, по краям которого располагались мелкие рубины. На белом камне был выгравирован какой‑то герб.

— Красиво. — Эля завороженно наблюдала как переливаются рубины, похожие на крошечные капельки вина. Поддавшись искушению, она подошла к зеркалу и приколола брошь себе на грудь. Дорогое украшение смотрелось немного странно в сочетании с поношенным платьем и простым строгим пучком волос.

— Зато цвет лица у меня аристократичный. — Утешила себя девушка. — Бледный такой, точнее серый… точнее зелёный… Какими глупостями я занимаюсь. — Она тряхнула головой и поспешно расстегнула застёжку броши. Игла больно ужалила палец — вскрикнув, Эля выронила драгоценность. Почувствовав угрызения совести из‑за того, что обращается так с чужой дорогой вещью, девушка поспешила поднять её и отряхнуть от невидимых пылинок. Внезапно она чуть не выронила брошь ещё раз — ей показалось, что белоснежный камень стал красным. Поняв, что это всего — лишь пятно крови, облегчённо выдохнула и быстро вытерев его платком, запихнула в бархатный мешочек к золотым монетам, а затем спрятала кошелёк на одной из полок.