Что удивительного в благодати?

Одна за другой пробуждаются страсти. Бродят вокруг, принюхиваясь к объекту своего желания. Они набрасываются сзади на несчастную, нерешительную душу — и с ней покончено. Как часто человек падает в канаву, начинает тонуть в грязи, хватается за край и тянется к свету, но руки срываются, и он вновь падает в темноту. И так до тех пор, пока не подчинится окончательно закону духовной жизни, самому непостижимому и самому мрачному из законов, без которого, однако, не обрести благодать стойкости: нужно отречься себя. Как писал Паскаль, требуется «полное и сладостное отречение, абсолютная покорность Иисусу Христу и своему духовному наставнику».

Пусть люди смеются и дразнят вас, как недостойного звания свободного человека, дивятся тому, что вы склоняетесь перед «начальником»… Это мнимое рабство есть на самом деле дивное освобождение: пока вы были «свободны», вы ежечасно ковали себе цепи, примеряли их, затягивали все туже и туже. Когда вы считали себя «свободным» человеком, вы влачили ярмо бесчисленных наследственных пороков. С момента рождения любой ваш проступок продолжал жить своей жизнью, все более порабощая вас с каждым днем и порождая новые преступления. Но Человек, Которому вы вверяете себя, не желает для вас рабской свободы: Он разрывает цепи и, вопреки вашим придушенным, но все еще тлеющим желаниям, раздувает иной огонь — огонь Благодати.

* * *

В третьем сравнении (7:1–6) Павел сопоставляет духовную жизнь с браком. Сама по себе эта аналогия не нова. В Библии Бог часто выступает в роли жениха, преследующего неверную возлюбленную. Страсть, с какой мы любим единственного человека, спутника жизни, отражает страстную любовь Бога к человеку. И Бог ждет от нас взаимности.

Образ брака, более чем образы смерти и рабства, отвечает на поставленный Павлом вопрос: «Зачем стараться быть хорошим?» Сам вопрос сформулирован неправильно. Точнее было бы: «Зачем любить?»

Однажды во время летних каникул мне пришлось зубрить к экзамену немецкий язык. Пропащее лето! Вечерами, когда мои приятели катались на лодке по озеру Мичиган, носились на велосипедах, попивали кофе в открытых кафе, я гнулся над учебником, впихивая в себя неправильные глаголы. По пять вечеров в неделю, по три часа кряду я зубрил слова и грамматику, которые, как я понимал, никогда в жизни мне не пригодятся. Какая пытка! И все ради того, чтобы сдать экзамен и получить аттестат!

Что, если бы школьное начальство посулило мне: «Филип, ты, конечно, должен прилично учиться, освоить азы немецкого языка, сдать экзамен. Но мы заранее обещаем: проходной балл ты получишь. Твой аттестат уже заполнен». Как вы думаете, стал бы я торчать день за днем в душной комнате, вместо того, чтобы наслаждаться летом? Ни за что. Вот она — та богословская дилемма, над которой Павел бьется в Послании к Римлянам.

Зачем учить немецкий? Несомненно, на то есть вполне разумные и возвышенные причины — чем больше языков знаешь, тем лучше постигаешь мир, тем с большим числом людей можешь общаться. Но не эти причины вдохновляли меня на зубрежку. Я занимался по чисто эгоистической причине: чтобы получить аттестат. Лишь страх перед неизбежными последствиями лени заставил меня отказаться от обычных каникулярных планов. Кстати, я почти забыл ту малость, которую мне удалось втиснуть в свою голову. «Прежние пути писанного закона», как называет Павел предписания Ветхого Завета, даже в лучшем случае дают недолговечный результат.