Что упало, то пропало

У меня появилась мысль соврать, вроде как я вообще готовить не умею и не люблю, а хожу в кафе или заказываю доставку. Я даже слышала у себя в голове, как говорю это, в некоторой степени повторяя ее рассказ о том, как она в двадцать с чем-то жила в Фулхеме: «У меня в холодильнике стояла только бутылка текилы и шесть баночек сыворотки для отбеливания зубов». Эйлса качала головой, как маленькая птичка, осматривая кухню, дверь в которую была подперта сложенным алюминиевым стулом. Эйлса подошла ко мне по проложенной ею же тропинке, но потом снова повернула к двери в кухню, по пути остановившись, чтобы поднять деревянную сушилку для белья.

– Это же наша, да? – уточнила она.

– Вы же ее выбросили. – Я смотрела себе под ноги.

– Но, Верити, она сломана! Ее невозможно нормально повесить.

– Нужен всего один винтик, – тихо сказала я. – Или веревка.

Эйлса положила сушилку, на этот раз осторожно, словно начала что-то понимать. Я могла бы долго говорить про нашу культуру, когда люди выбрасывают множество вещей, о моем отвращении к потребительству и сопутствующей ему расточительности, о важности переработки отходов, о защите окружающей среды, – но выразить все это правильными и понятными словами у меня не получалось.

Эйлса подошла к кухонной двери, а я снова поняла, что не могу встать с ней рядом. Не глядя в комнату, я могу заблокировать свой разум от реальности. Но сейчас образ кухни буквально прорывался в мой мозг – я видела разлитый по полу томатный соус. Несколько дней назад (а, может, и раньше) я уронила на пол банку. Эйлса пробыла в кухне всего несколько секунд, но, когда вышла оттуда, выражение ее лица поменялось. Она не смотрела на меня. Может, просто не могла. Она зажала нос, подошла ко мне, взяла за рукав и потянула к входной двери. Мы вышли на свежий воздух.

– Давайте пойдем к нам, – предложила она, когда мы уже стояли на дорожке. – Выпьем по чашечке кофе.

Я знала, чего она хочет – оказаться как можно дальше от моего дома и избавиться от запаха, прилипшего к коже. Но я ничего подобного не чувствовала, несмотря на парализующее унижение. Я чувствовала стыд, исходящий от кирпичей, и мне хотелось быть поближе к дому, защитить его, поддержать, успокоить.

– У меня кое-какие дела, – ответила я. – Сейчас нет времени на кофе.

Эйлса оглянулась через плечо, потом снова посмотрела на меня. Левый рукав ее платья был испачкан. Она сделала глубокий вдох и быстро торопливо сказала:

– Я вам помогу. Я обязательно вам помогу. Даже после того, как мы приберем одну только кухню, вы сразу же почувствуете разницу. Это будет другое качество жизни. Я не уверена, что там вообще безопасно готовить. Вы пользуетесь теми микроволновками?

– Пока нет, но когда-нибудь буду.

Она покачала головой.

– Зачем они вам?

– Не знаю. В микроволновке делают попкорн. Я всегда хотела попробовать. В Sainsbury’s продают готовую еду – азиатскую лапшу, например, – и приготовить ее можно только в микроволновке. Их просто нужно починить – заменить пару деталей. – Внезапно я почувствовала ярость.

– Но если вам нужна микроволновка, ее же можно купить. Я думаю, сейчас они стоят футов по тридцать. Ведь те, которые стоят у вас в кухне, выбросили не просто так. Они не работают. Вас может ударить током, если вы попытаетесь их включить. Или устроите пожар, и сгорит весь дом. Он же вспыхнет как спичка. И этот запах…

Я не ответила, и Эйлса продолжила говорить:

– Верити, я должна спросить, комнаты наверху в таком же состоянии?

– В каком таком же? Забиты микроволновками? – попыталась улыбнуться я.

– Забиты всяким барахлом.

– Нет, – ответила я. – Нет. Нет. Нет. – По ее лицу было видно, что она мне не верит. – Нет, – снова повторила я.

Эйлса неотрывно смотрела на меня, теребя завязки платья, наматывая их на палец.

– Нам потребуется совсем немного времени, чтобы все это разобрать. Вам только нужно взглянуть на дом объективно, и тогда вы поймете, что все эти вещи бесполезны. Это мусор.

– Это не мусор, – возразила я. – И они не бесполезны. Да, я согласна, что все немного вышло из-под контроля, но есть же книги, документы, вещи, которые мне нужны. Некоторые из них бесценны.

Моя жалость к дому и к вещам и преданность им невероятно усилились. Я была готова защищать их, и мне было все равно, что я могу никогда больше не увидеть Эйлсу.

Но тут она шагнула вперед и положила руки мне на плечи. Не знаю, что сыграло бо́льшую роль – размазанная грязь у нее на лбу или взгляд, в котором читались сочувствие и доброта. И оказалось, что я не превратилась в несгибаемое железо, потому что склонила голову. Кажется, мои глаза были плотно закрыты. Показалось, будто земля и небо меняются местами, а тот прибор, который находится у нас в груди и подсказывает, где верх, а где низ, вышел из-под контроля.

– Вам нужно самой захотеть сделать это, – снова заговорила Эйлса – тихим успокаивающим голосом, ее слова не были вызовом, скорее, звучали как колыбельная. – Вы должны сами захотеть перемен. Желание должно быть вашим, исходить от вас. Но если вы хотите, чтобы я помогла, я это сделаю.