Что упало, то пропало

Когда Эйлса ушла, я отодвинула в сторону стопку полотенец и легла на кровать. Моди запрыгнула ко мне, что почти точно было запрещено, и свернулась калачиком на подушке. Комната оказалась довольно милой – чистенькой, с ковром на полу. Хорошо, что мне предоставили отдельное помещение, вероятно, Эйлса именно это имела в виду под «свободой». Мне было бы тяжело сразу оказаться в толпе, необходимость участвовать в разговоре давила бы на меня. Но, тем не менее, здесь, в одиночестве, я чувствовала странную пустоту. Все было оформлено в серо-желтых тонах, стены оставались голыми – даже ни одной картины не висело. Рядом с кроватью стояли часы – в чуждом мне современном кубистском стиле. Я опустила ноги на пол и выдвинула верхний ящик комода – ничего. Я решила разобрать сумку, чтобы хоть как-то заполнить пространство. Потом зашла в душевую и налила стакан воды из-под крана. Я нашла свой бутерброд с яйцом и съела его, сидя за столом, – чувство голода после этого только усилилось. А что мне делать, если я очень сильно проголодаюсь? Ничего. Кухню мне не показали. Мимо магазинов мы не проезжали. «На пару дней», – говорила Эйлса. Пара – это два. Но люди не всегда правильно используют слова, и значение получается туманным. И слова «пара» и «несколько» стали взаимозаменяемыми. Когда я только планировала поездку, она казалась мне короткой, и я чувствовала разочарование, но теперь, когда я здесь, я не знала, как пережить это время. Впереди маячило что-то темное и неизвестное. Я не знала, сколько времени мне сидеть в этой комнате. Эйлса оставила меня здесь «ненадолго». Десять минут? Полчаса? Больше?

Когда я, наконец, вышла из хлева и пошла назад по тропинке, Эйлса уже ждала меня на террасе. Со стороны бассейна доносились крики и плеск воды. Эйлса была одна, сидела на скамейке, сжав ладони между колен. Она смотрела вперед – через долину, на единственное дерево на горизонте. Черты ее лица показались мне резкими, а глаза словно подернуло пеленой. Лицо казалось тусклым и отсутствующим. При виде меня она вскочила и изобразила на лице улыбку. Она сменила шлепанцы на кроссовки, за спиной висел небольшой рюкзачок.

– Наконец-то! Вы что, решили вздремнуть? Том с Далилой пошли в бассейн, но я сказала, что жду вас. Прогуляемся?

Я пробормотала извинения, и мы отправились в путь: мимо припаркованных машин, вверх по переулку. На мои извинения Эйлса ответила, что на самом деле совершенно не имеет значения, когда я появилась, – мы же отдыхаем. Да и дел у нее особо нет, если не считать уборки и готовки, которые ей уже порядком надоели. В самом конце переулка мы повернули направо, на тенистую дорожку, с двух сторон которой росли деревья и кустарники. Почти сразу мы оказались на пешеходной тропинке, идущей вдоль поля. Моди тянула поводок, стараясь вырваться на свободу, издавала разочарованные резкие звуки, так что я почти ее отпустила.

– На вашем месте я бы этого не делала, – заметила Эйлса. – Вокруг полно овец, и фермеры не в восторге от бегающих собак. Мы же не хотим, чтобы ее застрелили.

– Моди не должна быть расстреляна, – ответила я, заимствуя фразу у доктора Джонсона[40].

Не уверена, что Эйлса узнала цитату.

– Будем надеяться, что нет, – сказала она.

Тропинка была узкой и заросшей, нам пришлось пробираться гуськом. Эйлса – впереди, за ней бежала собака, потом тащилась я. Какое-то время мы шли между полем и колючей живой изгородью, потом оказались под липовыми деревьями и шли то в тени, то под солнечным светом, пока не добрались до ворот. За ними простиралось открытое пастбище. Здесь тропинка, наконец, стала шире, и мы смогли идти рядом. Слева нависали деревья, иногда встречались ивы, и петляла маленькая речушка. Справа – до маленькой густой рощи – простирался луг с высокой травой, из которой выглядывали маргаритки, лютики и маки. Я слышала звук бегущей воды, жужжание насекомых, которое сливалось в единый звук, время от времени прямо мимо уха пролетал кто-то громкий и целеустремленный, гудящий как самолет. Высоко над нашими головами кричали стрижи.

– Как прошла неделя? – поинтересовалась я.

– Прекрасно.

Стоял теплый день, хотя и не такой жаркий, как предыдущие. В ивах шелестел прохладный ветерок. Небо затянуло тучами – барашков становилось все больше и больше, и они густыми волнами наплывали на солнце.

– Том сейчас не так напрягается из-за работы?

– Ну, он был рад отпуску, если вы об этом.

– Он на самом деле доволен оценками Макса?

– Да, и это большое облегчение.

По мере того, как тропинка сворачивала от реки, подъем становился все круче. Мы шли молча – слышалось только наше дыхание. Когда мы достигли вершины холма и оказались в пятнистой тени деревьев, я замедлилась, и Эйлса остановилась. Мы обернулись, чтобы взглянуть на луг, на качающуюся на ветру траву, на лютики на длинных стеблях и маргаритки, на дом за лугом – виднелась часть крыши, на деревья и блестящую на солнце воду. Эйлса сделала несколько глубоких вдохов.

– Какое это облегчение, черт побери, уйти от них от всех.

– О боже! – Я поправила очки, подняв их повыше на носу. – Кажется, вы не в духе.