Что вдруг

(см. автограф: РГАЛИ. Ф. 1346. Оп. 4. Ед. хр. 119-а; финал сонета, видимо, отсылает к комете из балета Флорана Шмитта «Трагедия Саломеи», поставленного у С.П. Дягилева в 1913 г. с Т.П. Карсавиной в декорациях и костюмах С.Ю. Судейкина. Ср. изложение либретто у В.Я. Светлова: «История танца Саломеи уже канула в вечность. Саломея блуждает в загробных пределах в виде кометы с вечной головой Предтечи. Среди фантастического звездного неба мы видим Саломею, высоко вознесенную над землей. На лице ее читается трагедия ее земной жизни, трагедия ее рокового танца. И она переживает перед нами эту трагедию, танцуя перед головой Иоканаана, покоящейся на высоком столбе. Голова эта стала огромной, потеряв в своих чертах все земное, все низменное, все телесное, превратившись в своей далекой, загробной жизни в какой-то мировой символ. В танце Саломеи принимают участие невольники-негры и палачи, казнившие Иоканаана по повелению Ирода. В экстатическом движении Саломея замирает у колонны с воздетыми руками, измученная пляской и трагедией своей жизни, в каком-то безумном порыве мучительного пафоса. Этот финальный аккорд превосходно заканчивает длинный танец Саломеи и завершает выразительной хореографической ферматой этот красивый акт библейской фантастики» (Синий журнал. 1913. № 33. С. 7).

53.

См. предположительно к нему обращенное стихотворение А.Д. Радловой (1928):

<…>Большеглазый мальчик. В неумелых руках, как мячик, слава.
Ты ли это, горькой славой отравленный друг?
Почему выпитая радость – отрава?
И вот – жестокие складки у губ и в глазах испуг.
<…> Ты на Острове рыл за меня окопы,
И когда я дрожала, крал для меня дрова,
Удивились бы в старой Европе,
Услышав в двадцатом году нашей любви слова <…>

(Радлова А. Из неизданных стихотворений / Публ. Г. Морева // Русская мысль. 1991. 13 сентября).

54.

См., например: «Радлова, повторяем, ведет свою поэтическую родословную от Ахматовой. Это вполне естественно – вряд ли мыслима сейчас женщина-поэт, не зависящая так или иначе от самого женственного нашего лирика. Но в строгие формы ахматовского стиха сумела Радлова вложить переживания души, поистине обновленной трагической эпохи» (Оксенов И. Рец. на кн.: Радлова А. Корабли. Пг., 1920 // Книга и революция. 1921. № 7. С. 59).

Ср. о «любопытной белой вороне буржуазной поэзии», «приявшей и в общем понявшей величие революции и своеобразно восхвалившей ее в полуахматовских по форме и словарю стихах» (Горбачев Г. Письма из Петербурга // Горн. 1922. № 2(7). С. 133).

Ср. также: «Опять все черты петербургской школы – мужество и строгость. Но в противоположность Ахматовой Радлова, несмотря на все, сохранила земную радость в любви и страсти, сохранила восторг и высокое напряжение жизни:

Безумным табуном неслись года,
Они зачтутся Богом за столетья:
Нагая смерть ходила без стыда
И разучились улыбаться дети.

Какие великолепные, достойные невских гранитов стихи!» (Mirsky D.S. Uncollected Writings on Russian Literature / Ed., with an Introduction and Bibliography by G.S.Smith. Berkeley, 1989. С. 112–113).

55.

См.: «Выступления ее резко отличаются от гуртовых появлений партийных школ и студий, где сила – в количестве и преданности мэтру и школьной дисциплине. “Корабли” – не результат формальной выучки и не собрание упражнений. Теперь принято питомцам имажинизма или акмеизма обнаруживаться, как цыплята за наседкой или опенки вокруг родимого камня. Анна Радлова слишком поэтическое, внутреннее, значительное явление, чтобы идти таким путем, если бы даже сама этого захотела. Книгой “Корабли” А. Радлова вступила полноправно и законно в семью больших современных лириков, как Ахматова, Блок, Вяч. Иванов, Мандельштам и Сологуб» (Кузмин М. Голос поэта // Жизнь искусства. 1921. 26–29 марта). Ср. также сообщение только что выехавшей на Запад петроградской знакомицы М. Кузмина: «Из поэтов, выдвинувшихся за последнее время, большого внимания заслуживает Анна Радлова. Она начала писать всего 5 лет тому назад. Начинающим поэтом она уже печаталась в “Аполлоне”. В 1918 г. книга “Соты”, где наряду со “своими» нотами, звучало еще что-то от Ахматовой и Кузмина. В конце 1920 г. “Корабли” – уже совершенно самостоятельные, замечательные новым размером, еще не имеющим названия: