Что видно отсюда

Я смотрела ему вслед. Я чувствовала себя так, будто подняла такую тяжесть, которая анатомически была неподъемна.

— Идем, Марлиз, — сказала я. — Наденешь брюки. И обуешься.

— Я не пойду больше внутрь, — прошептала она. — И ты тоже не ходи.

— Хорошо, — сказала я.

Я взяла резиновые сапоги Марлиз, которые стояли на крыльце перед входом в дом.

— Влезай в них, — сказала я.

Марлиз оперлась рукой о мое плечо и всунула в сапоги босые ноги.

— Пойдем искать оптика, да? — спросила я, обняв Марлиз за плечи.

— Руки прочь, — сказала Марлиз, но все же пошла со мной.

— Сейчас найдем оптика, — сказала я, когда мы шли сквозь сумерки вдоль дороги, через луг, — а потом пойдем к Сельме, что-нибудь съедим. И ты переночуешь сегодня там. И я тоже. И Фредерик. Он наверняка скоро придет. Вот только немного успокоится. И оптик тоже может переночевать у Сельмы. Расстелем матрацы на полу в гостиной. Сельме бы это понравилось. Не знаю, хватит ли нам подушек. Мой отец будет ночевать наверху, а моя мать у Альберто. Я нажарю картошки на всех. Картошка у меня хорошо получается. А подушки можно взять диванные. Фредерик сейчас наверняка вернется. Можем и у Пальма спросить, не захочет ли он зайти. Ты любишь жареную картошку? А где, собственно, Пальм? А может, и лавочник зайдет. Тебе не холодно? Лавочник может прихватить бутылку вина. Хотя, может, это не надо из-за Пальма. Где он, собственно?

Марлиз ковыляла рядом со мной, обхватив себя руками.

— Да замолчишь ты, наконец? — спросила она.

Фредерик

Фредерик явился уже ночью, я ждала его на кухне.

— Где же ты был? — спросила я и даже представила себе на минутку, что он мог все это время пропадать у доктора Машке, как Аляска тогда.

— Везде, — сказал Фредерик.

Он молча съел три тарелки остывшей жареной картошки. Ничего не было слышно, кроме шагов моего отца в квартире наверху, отец удалился туда сразу после похорон. Никому, кроме Аляски, нельзя было к нему подняться, Аляска стала теперь, наконец, тем, для чего ее придумал много лет назад доктор Машке: лохматой эвакуированной болью.

— Как он там? — спрашивала я Аляску время от времени, когда она спускалась, чтобы кто-нибудь вышел с ней погулять, и Аляска тогда смотрела на меня так, будто обязалась хранить тайну.

Фредерик помыл свою тарелку, потом пошел за мной следом через холл в гостиную, а перед дверью удержал меня за запястье. Я повернулась к нему.

— Ты всегда во всем наводишь кавардак, — сказал он.

Я посмотрела на него. Он был рассержен и крепко сжимал мое запястье.

— «Всегда» — это немного слишком часто, — сказала я. — Мы видимся всего-то третий раз в жизни.

Конечно же это не имело отношения к делу. Люди, которых не видишь, могут хоть вообще ничего не делать в своей жизни, которая разыгрывается вдали от тебя, но учинять при этом беспорядок в твоей — наподобие духов, которые невидимо роняют на пол ценные вещи. Кроме того, мы с Фредериком десять лет переписывались, обмениваясь письмами хотя бы раз в неделю.

Он отпустил мою руку и открыл дверь в гостиную. Мы с оптиком обустроили там на полу лагерь из матрацев. Оптик вытянулся на диване, рядом с ним на полу лежали три матраца, на которых посередине спала Марлиз. Она вся завернулась в стеганое одеяло Сельмы, походила на гусеницу в крупный цветочек и храпела.

За несколько часов до этого, когда Марлиз улеглась, оптик уселся рядом с ней в своей полосатой сине-белой пижаме и смотрел, как она заворачивается.

— Ты больше не будешь этого делать, Марлиз? — спросил он. — Потому что если есть хоть малейшая опасность, что ты сделаешь это еще раз, то мы все будем каждые пять минут заглядывать к тебе и спрашивать, как ты себя чувствуешь. — Оптик наклонился к Марлиз и попытался выглядеть похожим на особенно злобного Попрыгуна. — Мы больше не оставим тебя в покое, — пригрозил он. — Мы отвинтим все твои замки. Мы выкурим пчел из твоего почтового ящика. И тогда тебе придется отныне, — тут оптику пришлось совершить над собой некоторое усилие, — каждую ночь спать у кого-нибудь из нас. — Он наклонился к ней еще ниже, чуть не касаясь кончиком носа неухоженных волос Марлиз. — Тебе даже придется тогда, если уж быть точным, съехаться с кем-нибудь из нас, — сказал он.

Марлиз подскочила, оптик еле успел отпрянуть.

— Ни за что, — воскликнула Марлиз.

— Вот и договорились, — счел оптик и удобно устроился на диване.

Я улеглась по одну сторону от Марлиз, Фредерик по другую. Оптик — наверху на диване — сел и взял свои очки.

— Как хорошо, что вы смогли это устроить, дорогой Фредерик, — сказал он шепотом. — Кстати, я понял, что означает фраза про исчезновение. Если вы позволите, я могу объяснить.

— С удовольствием бы послушал, — тихо сказал Фредерик, и оптик объяснил, что смотреть на нечто означает выделить его, и что это нечто не может исчезнуть, если не пытаешься его выделить из всего остального.