— Надеюсь, ваши слова не означают, что вы хотите УЙТИ отсюда?
На его лице отчетливо проступило выражение ужаса, смешанного с неподдельным удивлением.
Кейт лишний раз убедился, что ляпнул что-то из ряда вон выходящее, но что именно, не догадывался. Впрочем, он не мог взять в толке и другое: почему зал полон раскладушек и с какой стати придают такое значение вопросы останется ли он здесь или нет. Но одно было неоспоримо: следовало немедленно избавиться от этого невзрачного человечка, пока у того не зародились подозрения, если, кстати, они уже и не появились.
— Конечно, нет, — как можно небрежнее кинул он. — Не до такой же степени я лишился рассудка. Но здесь я должен был кое с кем встретиться, посему и собрался пофланировать в его поисках. Попозже, возможно, придется взять кушетку, хотя сильно сомневаюсь, что в состоянии сейчас заснуть. Так что не беспокойтесь на мой счет. Спасибо за проявленную любезность, но у меня есть все необходимое.
Кейт, опасаясь, как бы незнакомец не разродился другими вопросами, поспешил покинуть его. Освещение в просторном станционном зале ожидания было приглушенным, очевидно, чтобы не мешать пассажирам спать. Кейт пробирался сквозь ряды лежанок практически в полутьме, стараясь делать это, как можно осторожнее, чтобы ненароком не разбудить прикорнувших людей. Он целеустремленно двигался к выходу на 42 улицу.
Подойдя почти вплотную, он обнаружил, что по бокам двери возвышаются два дюжих копа.
Но теперь Кейт уже не мог остановиться. Они видели, что он шел к ним и уже наблюдали за его продвижением. Поэтому ему ничего не оставалось, как шагать к охраняемому ими выходу — изменить маршрут, не привлекая к себе ещё большего внимания, он оказался уже не в состоянии. Лихорадочно соображая на ходу, Кейт решил, что если в конечном счете по абсолютно неведомой ему причине полицейские не выпустят наружу, он притворится, что подошел к двери с единственной целью — посмотреть в окно.
Итак, он беспечной походкой продолжал свое продвижение вперед, машинально отметив, что стеклянная дверь была выкрашена в густо черный цвет.
Полицейский, что был покрепче с виду, обратился к нему, но с изысканной вежливостью:
— Вы вооружены, мистер?
— Нет.
— Тогда, знаете ли, опасно. Разумеется, мы не имеем права воспрепятствовать вам в этом, можем лишь высказать свой совет остаться в зале.
Первое, что испытал Кейт, — это чувство громадного облегчения. Значит, вопреки его опасениям, никто не собирался силой удерживать его здесь. А проводить ночь на вокзале он вовсе не собирался.
Но что кроется за словами копа? Опасно? О какой неведомой ему опасности шла речь, что за угроза могла удерживать эти тысячи людей в станционном зале? Что все-таки стряслось с самим Нью-Йорком?
Отступать теперь было уже поздно. Да, к тому же, подумал Кейт, если разобраться, опасность грозила ему ОТОВСЮДУ до тех пор, пока он не разберется в обстановке.
Поэтому максимально небрежным тоном он заметил:
— Я живу совсем рядом. Никакого риска.
— Как хотите, — ответил блюститель порядка. — Надеемся, что вы выпутаетесь из этой истории целым и невредимым. — Добавило второе официальное лицо и открыло дверь.
Кейт чуть не попятился назад. Стеклянную дверь никто и не думал мазать черной, как деготь, краской. То, что он видел, глядя на них, было… чернотой в чистом виде. То, какого мрака он ещё в жизни не видел. Ни одного огонька. Освещение вокзала, похоже, никак не влияло на эту абсолютную темень. Кейт опустил глаза долу: тротуара далее, чем на полмерта от двери, видно уже не было.
И… то ли у него разыгралось воображение, то ли на самом деле какая-то толика тьмы проскользнула сквозь приоткрытую дверь в вокзальное помещение, как если бы это была не просто безликая темнота ночи, а какой-то вполне реальный сгусток мрака, который можно было пощупать, нечто вроде газообразного облака. В общем, то было не просто отсутствие света, а что-то и еще.
Но что бы не представлял из себя этот феномен, теперь он уже не мог обернуться, заскулив, что НЕ ЗНАЛ, что его ожидало. Волей-неволей он был обязан переступить порог и нырнуть Бог знает во что.
Кейт сдвинулся с места, и дверь тут же захлопнулась за ним. Было такое впечатление, что он вошел в черную комнату. Затемнение было идеальным и куда как превосходило все то, что ему довелось видеть в этом роде. Наверное, это и было то, — он вспомнил фразу в «Нью-Йорк Таймс», — что называлось «тотальным отуманиванием».
Он взглянул вверх — ни единой звездочки, ни лучика Луны, хотя в Гринтауне она просматривалась на небе во всем своем блеске.
Кейт сделал пару неуверенных шагов и оглянулся на дверь. Ее и след простыл. А между тем она ведь была стеклянной. И каким бы слабым ни было освещение в зале ожидания, но, хоть как-то, но все же должно было пронизывать эту темень. Если, конечно, дверь и в самом деле не затушевали черной-пречерной краской снаружи. Кейт вернулся по своим следам и увидел крайне слабые световые очертания прямоугольника на расстоянии вытянутой руки: это и была предельная дистанция, на которую ещё как-то пробивалось освещение изнутри вокзала.