Читаем Что за рыбка в вашем ухе? полностью

Эти хорошо известные примеры «неполного соответствия» или анизоморфизма языков не доказывают невозможность перевода. Если переводчик видит небо, которое названо blue, – настоящее или нарисованное на картине, – то у него не возникает сомнений, какое русское слово использовать. Аналогично – если купленный в магазине cheese не является cottage cheese, то выбор русского слова не представляет трудности. С другой стороны, если речь идет о переводе предложения из романа, то не имеет значения, названо платье в русском переводе голубым или синим – для читателя это все равно лишь мысленный образ. Если конкретный оттенок окажется важным в дальнейшем развитии сюжета, переводчик всегда может вернуться назад и подкорректировать выбор слова. Отсутствие однозначного соответствия между словами разных языков не так сильно затрудняет перевод, как принято думать.

В карманных словарях приведены самые ходовые, часто используемые слова, а более пухлые собратья этих словарей дополнены словами менее частотными. Большая часть этих дополнительных слов – существительные с относительно точными и иногда малоизвестными значениями, вроде полиэстера, речитатива или ниппеля. Подобные слова легко перевести на язык любого народа, которому доводится обсуждать синтетические ткани, оперу или ремонт велосипедов. Таким образом, солидные словари создают удивительную иллюзию, что большая часть слов переводится автоматически, с помощью простой замены на соответствующий словарный термин. Однако между заглавными словами большинства словарных статей и словами, с которыми мы чаще всего сталкиваемся при использовании языка, – огромная разница. На самом деле в преобладающем большинстве высказываний на любом языке используется лишь две-три тысячи разных слов – и это совсем не слова типа ниппель, речитатив или полиэстер{38}.

Если бы перевод сводился к простой подстановке вместо слова одного языка соответствующего ему слова другого, то почти все, что мы говорим, было бы непереводимо – кроме крайне редких упоминаний конкретных предметов из широкого списка обычных материальных вещей. И многочисленные сторонники ложного трюизма о невозможности перевода несомненно хотели бы, чтобы все слова были такими. Именно из-за стремления верить (вопреки очевидным свидетельствам), что все слова, по сути, – названия вещей, задача переводчика представляется нерешаемой.

Идея, что язык – это список названий существующих в мире вещей, бытует в западной философии со времен древних иудеев и греков до наших дней благодаря усилиям целого ряда выдающихся умов. Леонард Блумфилд, профессор лингвистики, царивший в американском языкознании более четверти века, в своем учебнике препарировал значение следующим образом. Возьмем слово соль. Что оно значит? В учебнике Блумфилда это слово объявлялось названием хлорида натрия, который более точно (или по крайней мере более научно) принято обозначать символами NaCl. Однако Блумфилду несомненно было ясно, что лишь немногие слова поддаются такому простому анализу. Этим способом нельзя получить значения таких слов, как любовь или страдание.

Дать подобное научное определение значения любой языковой форме можно было бы только в том случае, если бы мы обладали точным научным знанием обо всем в мире говорящего… [а поскольку такие знания отсутствуют] понятие значения является слабым местом языкознания{39}.

При таком подходе это, разумеется, верно.

Однако меня поражает, что человек с такими обширными познаниями и острым умом, как Блумфилд, мог полагать, что NaCl, или «хлорид натрия» – это значения слова соль. На самом деле очевидно, что это переводы слова соль в различные функциональные стили. Но даже пересмотрев таким образом наивный подход Блумфилда, мы остаемся в рамках идеи, что слова (переведенные в любой стиль или на любой язык) – это названия вещей.

Одна из причин широкого распространения этого убеждения в том, что так сказано в Ветхом Завете:

Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. (Быт. 2: 19)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука