Что за стенами?

Тихо стало в комнате, притихли мужички, глазея на этих двоих. Даже Рухович не смел вылезти с шуточкой. И солнце тут еще подоспело, метнув в окно оранжевые лучи. Не стало больничных стен, бедной одежды на гвоздях — оранжевая легла на них завеса. Все было как в театре, когда откуда-то сверху польются на сцену косые лучи, чтобы высветить Ее и Его. Но все было жизнью. Здесь не разыгрывался спектакль, здесь все было жизнью, и осветителем тут было солнце, заглянувшее на эту улочку, в эту комнатенку по пути на закат.

Леонид вскочил, поднял руку к потолку, прощаясь с Марьям.

— Я пошел! Мне надо…

Если бы можно было, он шагнул бы из комнаты сквозь стену, как в ту пьяную минуту, когда никаких не ведал преград. Но это в мечтах или в спектакле можно было сделать…

Он вышел через дверь, пересек террасу, спустился во двор, пересек его, отворил скрипучую калитку и очутился на оранжевой улице, изнемогшей от зноя.

Он шел к Лене. Какая нелепость — все его сомнения! Он скажет ей, что остается, что свет клином на Москве не сошелся, что нет ничего лучше маленькой комнаты с белыми стенами, если только… Нет, он ничего этого не станет говорить. Он просто скажет: «Лена, будь моей женой».

5

Он не знал, как выбраться из этих кривых переулков. Он впервые попал сюда. Где-то здесь и снимет он свою белую комнату с гвоздями в стенах и решеткой на окне. Решетка от воров. Здесь все окна с решетками, можно подумать, что в домах живут богачи. Такие же, как Марьям?

Он свернул в один переулок, в другой. Закатное солнце творило чудеса. Все помягчело, от стен прохладные легли тени, ожили деревья, ожил в их изреженных листьях ветер. Запахло землей, а не пылью, запахло цветами, сушеной дыней — ее ломти, заплетенные в косы, висели по дворам на веревках. Запахло виноградным вином, совсем еще молодым, розово-мутным. Его пьют как воду, зачерпывая ковшом. И не пьянеют, только ноги делаются не своими, их начинает заносить то туда, то сюда. И мысли тоже начинает заносить то туда, то сюда. Он будет жить здесь. Он поменяет судьбу, как когда-то меняли веру, и станет жить в этом зное, в этих запахах и звуках. Сколько их проснулось тут, этих звуков! И ни один не напомнил ему до́ма. Все были новостью, он к ним еще не привык. Это была Азия. В гортанных возгласах женщин, в пронзительном смехе детей, в сухом касании дерева о дерево. Он будет жить здесь. Он поменяет судьбу.

Вдали в просвете между деревьями Леонид увидел башенку текстильной фабрики. Теперь он знал, куда ему держать путь. Совсем недалеко была улица Свободы, главная улица, пролегшая через весь город. Он двинулся к ней и вскоре вышел на ее асфальт. Теперь ему никуда не нужно было сворачивать. Прямая и бесконечная, эта улица Свободы, когда он отшагает ее почти всю, приведет его к цели. Путь был неблизкий, улица Свободы как бы испытывала всей своей длиной его решимость.

Мимо проезжали автобусы, маленькие и пузатые, дышавшие таким жаром, что к ним подойти было страшно. Как они ездили, почему не плавились — это было всегдашней загадкой для Леонида. Как ездили в них люди — это было еще большей загадкой. Теперь и ему придется ездить в них. Ну, не прямо сейчас, через месяц, через год. Он станет местным жителем, и все, что делают тут люди, надо будет делать и ему. По воскресеньям он будет ходить с Леной в гости к ее многочисленной родне. Или принимать гостей. Ему предстоит запомнить до сотни имен и отчеств, иные из которых не так-то легко выговорить. Предстоит затвердить многие правила, прежде неведомые. Предстоит поменять себя в чем-то малом, а в чем-то и большом. Да, да, поменять — ведь он меняет судьбу, как некогда люди меняли религию.

Значительность решения, которое он принял, изумила его, он проникся к себе уважением. Он шел по улице Свободы и очень уважал себя, преисполнясь торжественности. Он шел и оглядывался, и знакомился заново с городом, где предстояло ему теперь жить долгие годы. Город начинал ему открываться заново и по-новому. Он начинал ему нравиться. Не правда ли, это был смелый город? За его окраинами легла пустыня. Даже верблюды не могли пересечь ее, гибли от безводья. Эта пустыня наносила на город раскаленный песок и тучи москитов, от укуса которых тело покрывалось язвами. Эта пустыня не давала роздыха и ночью. Она дышала зноем и ночью, перебарывая прохладу, идущую с гор. А город не сдавался. Он рыл колодцы и раздобывал воду. Он сажал деревья, он прослыл городом-садом. Хорошо жить в смелом городе. Ты и сам становишься смелым. И хорошо жить в доме, во дворе которого журчит фонтан, а в трех километрах от которого начинается пустыня. Что-то в этом есть. Ей-богу, что-то в этом есть!

Леонида окликнули сразу в несколько голосов. Кто назвал по имени, кто по фамилии. Голоса сплелись, и в их гомоне прозвучало дружелюбие. «В Москве тебе так через улицу не закричат», — подумал Леонид, умиляясь. Он не стал вглядываться, кто зовет его, он кинулся через улицу на голоса. «В Москве так вот не перебежишь, где вздумается», — подумал он еще и снова умилился.